Вас зовут «Четверть третьего»?
Шрифт:
Пришлось прибегнуть к обману: навалили гору веток, и, пока она поедала их, Василий сбегал в поселок, предупредил, чтобы не пугались: идет мамонт.
С Василием пришел начальник базы. Маша, увидя нового человека, явно удивилась, но, видно, решив, что штат ее слуг увеличился и от этого хуже не будет, пошла за людьми в поселок.
Начальник базы, чувствуя за спиной тяжелое сопение, поминутно оглядывался и все уторапливал шаг, семенил впереди ребят…
У околицы встретились собаки, сначала накинулись с лаем, держась, однако, в почтительном отдалении, но Маша, опустив
Надо ли говорить об удивлении, восклицаниях и междометиях, какими был встречен живой мамонт; о комиссиях, бесконечном фотографировании и обмерах животного? Маша относилась ко всему спокойно, пока возле были Борис и Василий; не видя их, начинала тревожиться, звать и добивалась своего: друзья приходили, и спокойствие восстанавливалось.
От поселка шла шоссейная дорога. Автомашины привлекали внимание Маши; она симпатизировала им, особенно грузовым, – считала за безобидных зверей. Но однажды на прииск пришел с двумя мотками кабеля большегрузный МАЗ. Его надрывное завывание – дорога была старой, МАЗ шел с пробуксовкой – чем-то обеспокоило животное. Маша подняла хобот, шерсть на затылке встала дыбом. А тут шофер, оставив машину, не выключил мотор, и МАЗ, попыхивая дымом, ворчал.
Маша находилась рядом, ветерок подхватывал дым, нес в сторону животного. Может, это и послужило причиной… Не успели ахнуть, как Маша ринулась к машине, – жерди забора треснули, как спички, – и через секунду МАЗ лежал в кювете вверх колесами. Мотор заглох, слышалось тяжелое дыхание зверя.
– Маша! Маша! – закричали Борис и Василий.
Животное обернулось, шатаясь, пошло к ним, роняя на траву капли крови, – на боку алела большая ссадина.
Это было первое происшествие с Машей, и оно особенно обеспокоило начальника базы, человека нервного, желчного, он все чаще стал подумывать, как освободиться от страшного зверя.
И ребята стали замечать – с Машей творится что-то неладное.
Она беспокойно внюхивалась в пряный июньский воздух, тоскливо трубила по ночам, дрожала мелкой дрожью, порываясь в тайгу, и все труднее было звать и удерживать ее.
Никто не знал, что с животным. А дело обстояло просто: Маша ждала и искала друга…
А тут на строительство пришли тридцатитонные самосвалы – громадные звероподобные машины.
Что-то случилось с сигналами, отсырели в сибирском климате, или уж так их выпустили с завода, но каждая машина пела по-своему: были басовитые, охрипшие, были звонкие, с визгом. Это беспокоило Машу, и начальник добился, чтобы ее временно поместили в более отдаленном лагере – в тридцати километрах от Средне-Колымска.
Выступили дождливым утром. В лесу было тихо, глухо; деревья в тумане казались неимоверно высокими, роняли на землю крупные капли; шерсть на Маше отяжелела, висела клочьями, и почемуто жалко было смотреть на эту громаду, ожившую в чужом мире и чужую всем.
Ребята тоже шли молча, чувствуя глубокую душевную боль.
У реки остановились. Паром не работал. В верховьях прошел ливень с ураганом, сорванные деревья в одиночку
Все трое стояли у площадки парома – зверь и люди. Не знали, что делать. Смотрели на воду, слушали, как падают с деревьев капли. Паром сиротливо прижался к берегу, лишь канат, натянутый до предела, гудел, как басовая струна.
Вдруг над рекой пронесся далекий хриплый гудок. Это ревел самосвал. Какой-то глупый, наверное, молодой шофер вызывал паром, не понимая, что через такую воду паром не подадут.
Маша насторожилась.
Рев повторился – гулкий, страшный в тумане, будто прилетевшей из неведомой страны. Маша ответила долгим тоскливым призывным звуком, задрожала вся, глаза засверкали.
Снова с той стороны донесся рев, вибрирующий, низкий; ветер колыхнул муть тумана, гудок усилился. Маша вздыбила шерсть, ответила раздирающим фантастическим воем.
Видимо, забавляясь, шофер не прерывал гудка, и тоскливый рев несся над рекой, заполняя лес, воздух, врывался в душу. Маша рванулась по берегу в одну сторону, в другую и вдруг с разбегу кинулась в кипящую водоворотами, рвущуюся реку. Голос крови звал зверя.
А сигнал ревел, ревел беспрерывно. Шофер не видел, не знал о трагедии, разыгравшейся здесь, на берегу. Из воды поднялась коричневая спина животного, одиноко взметнувшийся хобот; самка рвалась на призыв, не зная, что ревет железная машина. Спина показалась еще раз и скрылась в тумане…
– Маша! Маша!.. – метались в отчаянии Борис и Василий.
Река отвечала шумом и треском сталкивающихся деревьев.
И. Росоховатский
Разрушенные ступени
Через несколько часов мы улетим отсюда. Как они будут вспоминать нас – эти существа, уже не животные, но еще не люди?
Они стоят неподвижно, полукольцом. Слегка шевелятся лиловые усы-антенны на их «головах» – так называет Ася треугольные холмы в центре туловищ. О чем они думают сейчас? О нас? О ракете? О себе?
Тускло отсвечивает густая жидкость в раковинах, которые они держат в щупальцах и с которыми не расстаются ни на миг. Это жидкость – их жизнь. Они не могут прожить и получаса, если не отхлебнут немного из раковин. Мне жаль их. Но это не только жалость. Они напоминают маленьких детей. Наши далекие предки когда-то были такими в пору детства Земли. Такими же беспомощными, безжалостными, отчаянно любопытными. Что влечет их от скрытых в недрах планеты озер с жизненосной жидкостью через извилистые пещеры на поверхность?
Может быть, в пещерах иссякли радиоактивные источники, и они не могут обходиться без света? Со дна озер они достают раковины. Тот, кто может лучше нырять и кому повезет, добывает раковину побольше.
Значит, он может дольше оставаться на поверхности. Если бы не это, они бы сдружились, им было бы легче выжить. Они и так держатся группами, когда возвращаются к озерам – через завалы в пещерах, через опасности. Но когда в раковинах есть жидкость, они боятся друг друга.
А потом снова объединяют усилия – для защиты и благополучного пути.