Васек Трубачев и его товарищи (илл. В.А. Красилевского)
Шрифт:
– И что это Павел Васильевич не едет? А тут мальчишка чудить начал. И мне грубостей наговорил, и сам как побитый ходит… То ли возраст у него ломается, то ли обижает его кто, только и с лица и с изнанки совсем не тот парень стал. А приедет отец – с меня спрашивать будет.
– Обязательно спросит, – качала головой Таня.
– Да что же, я за ним плохо смотрю, что ли?
Таня набралась храбрости:
– Плохо не плохо, да всё сердитесь на него, а он на ласке вырос.
– «На ласке вырос»! То-то и смотрит волком на всех… «Плохо не плохо»! Ишь, яйца курицу учат! – сердилась тётка.
Но,
Васёк бродил по городу, не зная, куда себя деть. Ему казалось, что все, взрослые и дети, смотрят на него и удивляются, почему он не в школе. Вот-вот кто-нибудь спросит.
Васёк прятал под мышку сумку и старался держаться отдалённых улиц. Он чувствовал себя пропащим, конченым человеком и с горечью думал об отце: «Знал бы он всё – не сидел бы там…»
Положение, в которое попал Васёк, казалось ему безвыходным. Единственно, что могло бы оправдать его, – это полное признание Мазина.
«А Мазин сам меня боится, – думал Васёк. – Он не знает, что я скорей умру, чем выдам его».
Народу на улице было мало: первая смена рабочих ещё не кончила работу, все ребята сидели в школах, одни домашние хозяйки, громко переговариваясь между собой, расходились с рынка.
По дороге рядом с санями, нагружёнными кирпичом, лениво потряхивая вожжами, шагали возчики в серых фартуках поверх тёплых стёганок. Лошади, упираясь на передние ноги, вытягивали задние и, тяжело дыша, останавливались. Над боками у них поднимался тёплый пар. Возчики забегали вперёд, кричали, хлестали лошадей вожжами. Дорога была немощёная, талый снег густо смешивался с грязью, полозья попадали в глубокие колеи или, поскрипывая, ползли по голой земле.
Одни сани застряли, очевидно, давно. Лошадь была вся в пене и не двигалась с места. Она вздрагивала под ударами и бессильно вскидывала морду с падающей на глаза чёлкой. На санях, покрытых брезентом, высилась целая гора аккуратно сложенных кирпичей.
– Ишь, наложили! Чтобы скорей свезти да отделаться. Бессовестные этакие! – сказала, проходя мимо, старушка.
Васёк остановился и с жалостью смотрел на выбившееся из сил животное.
– Дяденька, помоги ей, подтолкни сзади! – крикнул он возчику.
– Сама потянет, – откликнулся возчик, прикуривая у товарищей папироску.
Васёк подошёл ближе.
– Тогда не бейте! – попросил он. Возчик затянулся дымом, сплюнул в сторону и взмахнул вожжами:
– Н-но! Отдохнула! Н-но, дьявол тебя возьми!
Лошадь напрягла мускулы. Под мокрой шкурой у неё пробежала дрожь. Она дёрнулась и остановилась. Возчик забежал вперёд и с размаху ударил её по морде.
– Брось! – подскочил к нему Васёк и, подняв сумку, загородил от ударов
– Пошёл, пошёл отсюда, а то и тебе попадёт! – пригрозил возчик. – Не мешайся тут!
– Не уйду! По глазам бьёте! – загораживая собой лошадь, кричал Васёк.
– Защитник нашёлся! Тебя самого представить в милицию надо!
– Ты кто такой есть? Почему не в своё дело лезешь? – подошёл к Ваську рослый парень, товарищ возчика.
– Я в своё дело лезу! – сказал Васёк, закидывая вверх голову. Шапка его съехала на затылок, глаза посинели от злобы. – Я пионер! Председатель совета отряда!.. Наша лошадь, государственная! Бить не дам!
– Ого! Ишь ты, председатель!.. Слыхал, Вань? – подмигнул своему товарищу возчик.
По обеим сторонам улицы останавливался народ, сбегались мальчишки. Подходили мужчины. Возчики сбавили тон:
– Ну что ж, Вань, может, отложить кирпичу маленько?
– А где ты его отложишь?
– Да вот около дома. А тогда заедем, возьмём, – предложил товарищ возчика.
– А какое вы имели право такой груз класть на одни сани? – строго спросил подошедший гражданин, вынимая из портфеля бумагу и самопишущую ручку. – Вот мы сейчас на вас акт составим. Лошади эти мне известны, возчиков я запишу. Там, где надо, вас научат, как такой груз накладывать да ещё по глазам лошадь хлестать.
Он написал несколько строчек:
– Кто подтвердит, граждане?
Охотников подписать нашлось много. Васёк тоже протянул руку. Он хотел подписать: «Трубачёв, председатель совета отряда», но вдруг раздумал и тихо отошёл в сторону. Ему показалось, что с тех пор, как он ушёл из школы, прошло очень много времени, что за это время в школе уже решилась его судьба и что он теперь уже, наверно, не председатель совета отряда, а просто школьник, осрамивший свой класс грубым и недостойным поведением.
А Мазин? Что же Мазин? Как же он молчал?.. Как он допустил это? Ведь Мазин поступил с ним ещё хуже, чем Одинцов. Зачем же тогда, вечером, он пришёл к нему как товарищ, как друг? Разве он не пионер? Разве не дорожит своей честью?
Васёк почему-то вспомнил, как в прошлом году он с отцом ездил в Москву. Они долго стояли на Красной площади и смотрели на Кремль. Васёк стоял с красным галстуком на шее, как стоит на посту часовой. Он боялся пошевелиться. Мысленно он давал себе клятву свершить какой-нибудь небывалый подвиг во славу Родины. И не один! Васёк видел себя на воде и на суше бесстрашным моряком и раненым командиром, он побеждал и умирал в жестокой схватке с врагом. Он стоял без шапки, с затуманенными глазами, и, когда отец тронул его за рукав, он молча пошёл за ним, унося в душе своё торжественное обещание.
И сейчас, вспомнив об этом, он выпрямился, стряхнул прилипший колбу чуб… Нет, он, Васёк Трубачёв, ещё покажет себя, он не опустит голову перед этой первой бедой в его жизни! И товарища он себе найдёт! И оба они будут сражаться за Родину и вместе победят или вместе умрут на поле битвы. И тогда все ребята узнают, что такое настоящая дружба!
Васёк не заметил, как миновал несколько улиц и очутился у своего дома.
Тётка увидела, что глаза у Васька блестят, и подумала про себя: «Прежний задор появился. Уж не знаю, что хуже, что лучше».