Васек Трубачев и его товарищи (книга 2)
Шрифт:
За дорогу от Макаровки до лагеря Митя успел подробно рассказать ребятам, как они с Яковом напали на их следы, как шли по реке до мельницы, как прочитали написанные мелом слова, как обрадовались, найдя первый дорожный знак. Ребята с интересом слушали этот рассказ. Яков дополнял его шутками.
Теперь новые события целиком захватили ребят. Снова предстояла им разлука! Сева и девочки улетали первыми. За ними на рассвете Митя и Яков должны были увести Трубачева и остальных — им предстоял переход через линию фронта.
Ребята не отходили друг от друга. Без конца прощались, давали тысячи обещаний, уславливались о месте встречи.
— Мы сейчас же побежим к вашим родителям! Мы скажем, чтобы они не плакали, что вы скоро приедете! — говорили девочки.
Потом обнимали Митю, со слезами просили:
— Митя, возвратись к нам опять! Если ранят тебя, мы будем за тобой ухаживать, только живи, Митя!
Сева Малютин обнимал всех по очереди: он всех любил, разлука пугала его. Подолгу сидел он с Генкой, не зная, что сказать ему на прощанье. Генка осторожно брал Севину руку, перебирал его пальцы; лицо у него становилось нежным; глаза мягко блестели.
— Ты мне на всю жизнь товарищ, Севка! Только, может, и не доведется нам больше встретиться.
— Нет, нет! — горячо говорил Сева. — Одна у нас дорога. Ты увидишь: пройдет война, и мы опять будем вместе!
Мазин и Русаков не находили себе места. Кое-как, правдами и неправдами, им удалось пробраться к Николаю Михайловичу, но Николай Михайлович наотрез отказал им в просьбе остаться в партизанском отряде. Они пошли в "госпиталь" к Макитрючке, чтобы на всякий случай заручиться ее согласием. Макитрючка встретила их ласково.
— Ох, вы ж мои вояки дорогие! — сказала она.
Мазин и Русаков с уважением смотрели на перевязанную голову Макитрючки, на забинтованную, круглую, как мяч, кисть руки. Они знали, что Макитрючка в день казни деда Михайла первая бросила гранату в гитлеровский штаб на селе.
— Мы, тетя, с вами бы остались… — осторожно сказал Мазин.
— Як то — остались? Я ж вас брать без разрешения начальника никакого права не имею, — отвечала Макитрючка. — Да и сама в лагере не сижу. Кругом фашисты, чтоб они сгорели! Мне сидеть нема колы — я ж их, чертей, на тот свет гоняю…
Мазин и Русаков ушли ни с чем. Обошли постройки, заглянули под навес конюшни. Там сидели Митя с Генкой. Они говорили о Гнедке. Конь стоял тут же.
— Ты спас мне жизнь, отдал мне своего коня! — растроганно говорил Митя.
— Я его воспитывал для бойца — бойцу и отдал. А теперь вместе воевать будем! — радостно отвечал Генка.
Мазин и Русаков на цыпочках прошли мимо.
За ужином Мазин подошел к Трубачеву, долго смотрел на него ласковыми и грустными глазами, словно что-то решая про себя, потом неожиданно и горячо обнял товарища:
— Мы с тобой везде вместе были, самое страшное переживали вместе… Я к тебе привык,
— И я к тебе, Мазин, — удивленный его лаской, ответил Васек. — Мы теперь никогда не расстанемся, что бы ни было, — правда, Мазин?
— Правда, — улыбнулся Мазин и, кликнув Петьку, строго сказал ему: — Собирайся!
— Куда? — взмахнул ресницами Петька.
— В тыл. К маме, — решительно ответил Мазин.
К вечеру на площадке зажгли костры — самолет должен был издалека видеть место посадки. Выставили дозоры, боясь привлечь внимание врагов. Тихо беседуя между собой, стояли партизаны. Николай Михайлович с Мироном Дмитриевичем были тут же. На носилках принесли раненых. Товарищи подходили к ним, говорили ободряющие слова, прощались. Яков Пряник, присев на корточки, с чувством говорил Илье:
— Возвращайся, друг! Вместе мы к лесному костру пришли… Возвращайся, боец…
Илья глухо кашлял:
— Не скучай обо мне, Яша! Вернусь я — будем вместе врага бить. А если что… бей его за двоих!
Васек и Саша, разговаривая с Генкой, прошли мимо раненых. Около Ильи Саша вдруг остановился. Лицо партизана показалось ему знакомым. Какая-то давнишняя боль сжала сердце.
Илья тоже напряженно вглядывался в лицо мальчика, потом губы его раздвинулись медленной улыбкой. Он выпростал из-под одеяла руку и, поманив Сашу к себе, хрипло сказал:
— Вот где свиделись… Слышь, хлопчик, хлеб-то твой взял я тогда…
Саша нагнулся к раненому:
— А я все думал о вас, все думал… — Радостное волнение мешало ему говорить, да и слов не находилось. Важно было одно: хлеб он тогда взял! — Я всю жизнь бы думал о вас… — повторял Саша.
Илья ласково и удивленно смотрел на мальчика. Ребята, готовые к отъезду, стояли маленькой кучкой. К ним подходил Степан Ильич, брал в свои большие ладони их руки, шутил:
— Отвоевались, соколы?
Оксана повязывала ребят платками, совала им в руки байковое одеяло, тихо говорила:
— Если доведется где Сергея Николаевича повидать, скажите ему — отец умер, а сестра жива… помнит его…
Партизаны ждали. Шепотом переговаривались между собой. Прислушивались. Никто не ложился спать в эту ночь.
В тишине раздался гул моторов. Все встрепенулись, задвигались, подняли головы. Костры ярко вспыхнули.
— Летит! Летит!
Из-за облаков вынырнул самолет и, плавно кружась, пошел на посадку. Люди, толпясь, побежали, размахивая шапками. Посадка прошла благополучно. Шумно приветствовали партизаны приезжих. Засыпали их вопросами о фронте, о Красной Армии, о Москве. Партизаны разгружали ценный груз. Николай Михайлович знакомился с новыми товарищами. Через полчаса самолет снова поднялся в воздух. Проплыл над поляной и исчез… С ним улетели девочки и Сева Малютин.