Ваш покорный слуга кот
Шрифт:
Старик произнес этот монолог в старинном стиле без единой запинки. Кажется, никогда раньше мой необщительный и угрюмый хозяин не сталкивался с такими благовоспитанными старцами. И если уж он с самого начала пришел в замешательство, то теперь, когда его обдали потоком таких приветствий, он позабыл и про корейский женьшень, и про разукрашенный конверт. С большим трудом он выдавил из себя весьма странный ответ:
— Я тоже… Я тоже… Собирался посетить… Прошу благосклонности…
Тут он приподнял голову и украдкой взглянул на гостя. Но старичок по-прежнему склонялся в низком поклоне, а посему хозяин
Выдержав паузу, старик поднял голову:
— В прежние времена у меня здесь был дом, и я долго жил в столице у ног сёгуна. Но в дни Переворота [147] я надолго уехал отсюда, а когда вернулся, то обнаружил, что совершенно не узнаю столицу. Если бы не Мэйтэй, не знаю, что бы я стал делать. Хоть и говорят, что все в мире меняется, но все же род сёгуна триста лет…
Видимо, Мэйтэй счел, что старик несет чепуху, и перебил его:
— Род сёгуна, дядя, несомненно, хорош, но и эпоха Мэйдзи тоже превосходна. Наверное, в те времена не было Красного Креста?
— Не было. Ничего похожего на Красный Крест не было. И такая штука, как лицезрение великого князя — это тоже возможно только теперь. В наше время великим князьям не поклонялись… Вот и я по долголетию своему сподобился посетить сегодняшнее собрание да еще услышать голос его высочества великого князя. Так что теперь можно было бы и умирать.
— Уж и то хорошо, что увидели Токио после такого перерыва. Знаешь, Кусями-кун, ведь дядя специально приехал из Сидзуока на конференцию Красного Креста. Мы только что были в парке Уэно на этой конференции, а на обратном пути зашли к тебе. Видишь, он в сюртуке, который недавно заказал себе у Сиракия.
Действительно, дядя был в сюртуке. Но сюртук был совершенно не по мерке. Рукава слишком длинны, борта отстают, спина вся в складках. И он явно жмет дяде под мышками. Я думаю, что даже нарочно сшить такой скверный сюртук очень трудно. Вдобавок белый воротничок отстегнулся от рубашки, и каждый раз, когда дядя поднимает голову, кадык просовывается между воротничком и рубашкой. При этом трудно разобрать, рубашке или сюртуку принадлежат черные шелковые отвороты. Но сюртук еще куда ни шло, терпеть можно. А вот полюбуйтесь на эту старинную самурайскую прическу! Я стал искать глазами железный веер, о котором часто рассказывал Мэйтэй. Аккуратно сложенный веер лежал возле старика. Между тем хозяин пришел наконец в себя и обратил свое усовершенствованное внимание на одежду старика. Он был немало удивлен, потому что никак не ожидал, что Мэйтэй способен говорить правду. А то, что он увидел, было значительно красочнее рассказов Мэйтэя. Если рябины хозяина могут служить наглядным пособием для изучения истории, то самурайская прическа и железный веер старца имели в этом смысле гораздо большую ценность. Хозяину очень хотелось побольше узнать о железном веере, но прерывать беседу было неучтиво. Поэтому хозяин задал обычный вопрос:
— Народу, вероятно, было много?
— Страшно много. И все таращили на меня глаза. В нынешние времена люди стали не в меру любопытны. В старину этого не было.
— Да, конечно, в старину ничего подобного не было, — ответил хозяин, будто сам был стариком. Не подумайте только, что хозяин притворяется всеведущим. Просто эта реплика неожиданно возникла
— И знаете, — продолжал старик, — все глазеют на мой «шлемокол».
— Наверное, он очень тяжел, этот ваш веер.
— Попробуй возьми в руки, — предложил Мэйтэй. — Он тяжелый. Дядя, разрешите ему попробовать.
Старик сказал: «Сделайте одолжение», — с натугой поднял веер и передал его хозяину. Кусями-сэнсэй некоторое время держал веер так, как паломники в храме Куро-данэ в Киото держат меч Рэнсёбо, а затем сказал: «Действительно», — и вернул веер гостю.
— Все почему-то называют этот предмет железным веером. Но он ничего общего с веером не имеет. Это же шлемокол.
— Гм… А к чему он, позволительно будет спросить?
— Колоть шлемы. А когда враг от удара валился без памяти на землю, его добивали. Шлемоколами пользовались со времен Кусуноки Масасигэ… [148]
— А что, дядя, этот шлемокол принадлежал Масасигэ?
— Нет. Не знаю, кому он принадлежал. Знаю только, что он очень старинный. Очень возможно, что он сделан во времена Кэмму.
— Не знаю, как насчет Кэмму, — объявил Мэйтэй, — но он доставил немало хлопот Кангэцу-куну. Знаешь, Кусями-кун, сегодня мы по дороге зашли в университет и осмотрели физическую лабораторию. И знаешь, все магнитные приборы там с ума посходили, потому что шлемокол железный. Вот шуму там было!
— Шлемокол здесь ни при чем, — сказал старик. — Это железо времен Кэмму, у него добрый характер, вреда оно не приносит.
— Железо есть железо, характер тут ни при чем. Вы же слыхали, Кангэцу-кун сам об этом сказал.
— А, Кангэцу… Это тот, что полировал стеклянный шар? Жаль, мог бы заниматься каким-нибудь более серьезным делом.
— Да, конечно, но ведь это и называется исследованием. Как только он отшлифует свой шар, сразу станет большим ученым.
«Отшлифует шар и станет ученым? Да ведь это каждый дурак может. И я тоже так бы мог, — подумал я. — И даже такой дурак, как хозяин». В Китае тех, кто занимался подобным делом, называли ювелирами, и это не считалось почетной профессией. Мне очень хотелось, чтобы хозяин согласился с моим мнением.
— Да, да, — согласился хозяин.
— Все эти нынешние науки, — сказал старик, — эмпирические, и на первый взгляд они могут показаться полезными. Но когда доходит до дела, они ни на что не пригодны. В старину было не так. Профессия самурая состояла в том, чтобы рисковать жизнью, поэтому он должен был беспрестанно совершенствовать свой дух, дабы не растеряться в опасный момент. А это потруднее, нежели шлифовать какой-то там шар или тянуть какую-то проволоку.
— Да, да, — почтительно согласился хозяин.
— Ну, — сказал Мэйтэй, — то, что вы называете совершенствованием духа и противопоставляете шлифованию шариков, — всего-навсего праздное ничегонеделание с руками за пазухой.
— Вовсе нет. Не такое это простое дело. Мэн-цзы называл его необходимым освобождением духа. А Шао Кан-цзе учил, что сие есть духа необходимое освобождение. А буддист монах Тюхо предлагал добиваться неизменности и неотступности духа. Все это не так-то просто постигнуть.
— Я никогда не постигну этого. Прежде всего я так и не понимаю, что вообще нужно делать.