Ваш покорный слуга кот
Шрифт:
Всего несколько минут назад Тофу говорил: «Мы стараемся подражать артистам, чтобы герои пьес получились как живые», – но он так, кажется, хорошенько и не понял, что представляют собой яритэ или накаи.
Значит, накаи состоит при чайном домике, а яритэ обитает в доме терпимости? Дальше. Кэмбан – это человек? Или этим словом обозначается какое-то определенное заведение? И если человек, то мужчина или женщина?
Мне кажется, что кэмбан – это все-таки мужчина.
– Чем же он занимается?
– Столь далеко мы пока не зашли в своих исследованиях. Постараемся в ближайшее время выяснить.
«Какая
– Кто еще, кроме вас, состоит в декламаторах?
– Да разные люди. Гетеру читал К-кун, юрист. Правда, он носит усы, а говорить ему нужно слащавым женским голоском. Поэтому получилось немного странно. К тому же по ходу действия у гетеры должен разболеться живот…
– Неужели даже это необходимо при декламации? – с тревогой в голосе спросил хозяин.
– Конечно. Ведь как-никак эмоциональная выразительность – самое главное.
Тофу считал себя глубоким знатоком литературы.
– И как, удачно болел у него живот? – сострил хозяин.
В первый раз эта сцена ему не вполне удалась, на то и болезнь, – тоже пошутил Тофу.
– Кстати, какая роль досталась тебе?
– Я был лодочником.
– Ах, лодочником, – протянул хозяин таким тоном, словно хотел сказать: «Уж если ты играешь лодочника, то с такой ролью, как кэмбан, даже я справлюсь». Тут же он дал понять, что нисколько не обольщается насчет драматического таланта Тофу: – Трудно было тебе играть лодочника?
Тофу, кажется, не рассердился. По-прежнему сохраняя самообладание, он произнес:
– Начал я своего лодочника за здравие, а кончил за упокой, хоть и сам выбрал эту роль. Дело в том, что по соседству с домом, где собрался наш кружок, квартирует несколько девушек-студенток. Они как-то проведали, – не пойму, как им это удалось, – что состоится собрание кружка, пробрались под окна нашего дома и стали слушать. Я читал свою роль с большим вдохновением, как заправский артист, бурно жестикулируя. Я настолько вошел в роль, что подумал: «Теперь пойдет как по маслу», и в этот самый момент… По-видимому, я слишком перестарался, и студентки, которые до этого кое-как терпели, наконец не выдержали и громко расхохотались. Не приходится говорить, как я растерялся, смутился и, сбитый с толку, уже ни за что не мог продолжать. На этом нам и пришлось разойтись.
Я не мог удержаться от смеха, когда представил себе, что у них будет называться провалом, если они считают, что на первый раз все обошлось благополучно, и невольно замурлыкал. Хозяин все нежнее и нежнее гладил меня по голове. Приятно быть обласканным человеком как раз в ту минуту, когда смеешься над людьми, но в этом есть и что-то жуткое.
– О, это ужасно, – проговорил хозяин. Новый год, а он произносит надгробные речи.
– В следующий раз мы постараемся, чтобы репетиция прошла еще более успешно, потому-то я и пришел сегодня к вам. Дело в том, что мы просим вас стать членом нашего кружка и принять участие в декламациях.
– Но ведь я ни за что не сумею изобразить боли в животе, ни за что, – начал отнекиваться мой флегматичный хозяин.
– Ничего, пусть даже без
Тофу с торжественным видом развязал фиолетовый платок и вынул оттуда тетрадь размером с листок ханагами [49] .
– Запишите, пожалуйста, свою фамилию и поставьте печать, – сказал он и, раскрыв тетрадь, положил ее перед хозяином. Я увидел имена знаменитых профессоров литературы и ученых-литераторов, расположенные в строгом соответствии с этикетом. Улитка-сэнсэй казался очень обеспокоенным.
49
Ханагами – листы мягкой бумаги; употребляются вместо носовых платков.
– Я ничего не имею против того, чтобы записаться в число ваших покровителей, – сказал он. – Но какие у меня будут обязанности?
– Никаких особых обязанностей у вас не будет. Достаточно, чтобы вы вписали свое имя.
Узнав, что он не будет обременен никакими обязанностями, хозяин облегченно вздохнул:
– В таком случае я записываюсь.
Лицо его изображало готовность сделаться даже участником антиправительственного заговора, знай он только, что это не повлечет за собой никаких лишних хлопот. Кроме того, соблазн поставить свое имя рядом с именами знаменитых ученых был очень велик, а потому вполне оправдана и та быстрота, с которой он дал свое согласие.
– Извините, я сейчас, – сказал хозяин и удалился в кабинет за печатью. Я шлепнулся на циновку. Тофу взял с тарелки большой кусок бисквита, затолкал себе в рот и принялся поспешно перемалывать его зубами. Я вспомнил случай с дзони, имевший место утром. Хозяин вышел из кабинета с печатью в руке как раз в тот момент, когда бисквит достиг желудка Тофу. Хозяин, кажется, не заметил, что бисквита на тарелке стало на один кусок меньше. А если бы заметил, то, конечно, подумал бы, что пирог съел я.
Когда Тофу ушел, хозяин вернулся в кабинет и обнаружил на столе неизвестно откуда взявшееся письмо от Мэйтэя. «Приношу поздравления по случаю радостного праздника Нового года».
«Необыкновенно серьезное начало», – подумал хозяин. В письмах Мэйтэя обычно ничего серьезного не было, в последнее время их содержание сводилось примерно к следующему: «Сейчас у меня нет женщины, которую бы я особенно любил, и любовных писем ниоткуда не получаю, – в общем, можно сказать, что живу благополучно, поэтому покорнейше прошу не беспокоиться за меня». Сегодняшнее же поздравительное письмо было необыкновенно заурядным.
«Хотел на минутку заглянуть к вам, но, в противоположность вашей сдержанности, я стараюсь придерживаться активного направления и в связи с празднованием этого необычайного Нового года страшно занят, так занят, что голова идет кругом; умоляю вас о сочувствии».
«Уж кто-кто, а этот человек должен был сбиться с ног от новогоднего торжества», – в глубине души согласился с ним хозяин.
«Вчера улучил минутку и решил угостить Тофу тотимэмбо, но, к несчастью, из-за нехватки продуктов моей идее не суждено было осуществиться, о чем я весьма сожалею…»