Ваша жизнь в ваших руках. Как понять, победить и предотвратить рак груди и яичников
Шрифт:
Когда первое потрясение утихло, я начала думать, что делать дальше. Мой муж работал на Ямайке, и у меня не было его номера (что вполне обычно для геологов), а дети жили с бабушкой. Я не хотела их расстраивать. Первым делом я позвонила своему старому и очень близкому другу. Джон Камак был моим доктором в детстве и до сих пор лечил мою мать. Несмотря на то что в Британии была полночь, он разговаривал со мной невероятно тепло. Он предложил провести тщательный осмотр и научил, как это делать. Джон знал меня достаточно хорошо и не стал дарить ложных надежд, поэтому мы пришли к заключению, что опухоль, которую я нашла, действительно раковая, но, к счастью, локализованная, и после возвращения в Британию ее можно будет удалить. После его совета и при поддержке канадской подруги
Следующую неделю мои роли периодически менялись: то я была профессиональным ученым, руководителем заседания или лектором перед аудиторией в восемьсот человек, то посетителем специализированной клиники, где проходила осмотры и делала биопсию, чтобы получить точный диагноз, то проводила время одна или с друзьями, чувствуя себя испуганной пятилетней девочкой и тревожась за собственное будущее. У большинства людей есть особенно привлекательные черты – длинные ноги, красивые глаза или роскошные волосы. В моем случае это грудь. У меня была маленькая талия и красивая грудь. До брака меня называли Пышкой, а в подростковом возрасте дразнили «пышными буферами». Мысль об утрате груди ужасала. Значит, теперь люди будут относиться ко мне с жалостью, а коллеги отпускать шуточки на мой счет?
Когда я вернулась в Лондон, врач уже записал меня на прием в онкологическое отделение ведущей лондонской больницы Чаринг-Кросс. Я никогда не забуду свой первый визит. Холл был заполнен напряженными женщинами и их спутниками; в воздухе витали страх и тревога, никто не разговаривал, и все мы старались не встречаться друг с другом глазами. Мои товарищи по несчастью выглядели ухоженными и напуганными; я сразу обратила внимание на то, что в холле сидели женщины разного возраста, с разной фигурой и разным размером груди. Я заметила двух чернокожих женщин, одну с Ближнего Востока, но при этом ни одной азиатки. Сейчас я понимаю, что уже тогда искала намеки на причину рака, пытаясь обнаружить у заболевших нечто общее. Конечно, будь это так просто, кто-то уже давно нашел бы объединяющие факторы; но подавить в себе инстинкты ученого я не могла. Эти испуганные лица и собственный страх говорили мне, насколько широко распространен рак груди и каким жестоким и всепоглощающим является урон, который он наносит женщинам, их семьям и друзьям.
В те месяцы и годы, что прошли после моего первого визита в клинику, я старалась как можно больше узнать об этом разрушительном заболевании. Находясь в глубоком личностном кризисе, люди нередко обращаются к основам, к тому, что они хорошо знают и чему доверяют. Для одних это может быть религия и вера. Для других – близкие друзья и любимые. Когда несчастье случилось со мной, я тоже обратилась к тому, чему доверяла больше всего, – к своему научному мышлению.
И это спасло мне жизнь.
Как нам служит наука и почему иногда у нее это не получается
Хороший ученый видит мир немного иначе. Будучи ученым, я хочу рассказать, как наука работает, что поможет вам понять различные подходы специалистов к проблеме рака груди.
Читая лекции своим студентам, я предлагаю представить науку как могучий дуб – древо познания, если хотите. Мы начинаем глубоко в земле, у кончиков корней, вечно ощупывающих почву. Именно там совершается множество открытий, там обнаруживаются новые и новые факты. Некоторые из них сходятся, образуют более крупные корни и, наконец, сливаются в единый древесный ствол. Эту последнюю функцию – собирание отдельных фрагментов информации для обретения нового взгляда, создания новой теории или серьезного прорыва – часто выполняет один человек, способный понять множество или даже все аспекты проблемы, которому повезло оказаться в нужном месте в нужное время, чтобы увидеть существующие связи. После этого новообретенное знание распространяется по ветвям и листьям – информация передается в мир, где ее можно использовать для самых разных целей.
Этот упрощенный взгляд на сложную и динамичную тему позволяет понять,
Наука, которая целиком сосредотачивается только на кончиках корней ценой всего остального, может оказаться плохой наукой. Мой друг профессор Джон Дьюи из Оксфордского университета рассуждает об этом в своей глубокой и вдохновляющей статье, опубликованной в научном журнале Geoscientist (Джон – современный герой-ученый, один из пионеров теории тектонических плит, которая объясняет, как с течением времени формировалась земная поверхность). Вот что он пишет:
«В своей амбициозной гонке за деньгами и славой мы забыли традиционные ценности научного познания, неразрывную целостность исследования и обучения, порождающую знание и научную мысль. Обучение включает в себя активную библиотечную работу и чтение литературы, вышедшей более пяти лет назад»3.
Есть слово, обозначающее то, что в последние десятилетия происходит во многих ветвях науки, и которое все чаще используется как бранное, – редукционизм.
Сегодняшний акцент на высокотехнологичной редукционистской науке означает, что мы тратим все больше средств, чтобы все больше узнавать о меньшем. Объясню эту проблему на примере старой индийской сказки о шести слепцах и слоне. Давным-давно в долине Брахмапутра жили шесть мудрецов, слепых от рождения, которые хвалились друг перед другом своей ученостью. По какой-то причине они заинтересовались слонами и наняли проводника по имени Дукирам, чтобы тот отвел их к слону. Приблизившись к животному, первый мудрец коснулся его бока. Исследовав то, что он почувствовал, мудрец сказал, что слон похож на большую стену. Второй коснулся его бивня и заявил, что слон похож на копье; третий ухватился за хобот и сказал, что слон похож на змею; и так далее и тому подобное. Основываясь на личном опыте, каждый слепой мудрец сложил собственное мнение о том, каков этот слон, и они затеяли долгий спор об истинной природе животного. Мораль: каждый слепец был отчасти прав, хотя все они ошибались.
Именно в этом состоит проблема чрезмерного доверия редукционизму – классический случай «за деревьями не видно леса». Исследуя рак, мы занимаемся все меньшими элементами общего развития заболевания: например, рассматриваем аспекты клеточной биологии или молекулярной химии, а в некоторых случаях – всего один ген или белок, который он кодирует. Однако растущая специализация и дробление исследований рака, где каждое подразделение имеет собственный жаргон (непонятный другим ученым), не дают результатов, которых требует от науки общество. С коммерческой точки зрения возврат наших огромных вложений крайне мал: если бы исследование рака было бизнесом, держатели акций давным-давно уволили бы менеджмент и изменили стратегию.
Редукционистская наука производит огромные объемы информации. Это хроническая проблема современности: слишком много людей создают слишком много информации, но мало у кого есть время прочесть ее и переварить. Подозреваю, что в некоторых случаях ученые проделывают одну и ту же работу, даже не зная об этом. Люди слишком много говорят и слишком мало читают, обдумывают, анализируют и синтезируют. Что происходит с информацией, которая порождается этой работой? Она публикуется в умных журналах, помогает ученым зарабатывать репутацию и получать новое финансирование для следующих исследований. Но как эти сведения помогают больным раком? Боюсь, что никак.