Ваше благородие
Шрифт:
Как он был жесток с Володькой… Как больно. Как скверно. Как безнадежно…
Его донимал холод, а за ним приходила новая судорога. Даже от боли он страдал меньше.
И вместе с тем он был странно спокоен: от него больше ничего не зависело, оставалось только ждать, что произойдет раньше: его спасут или истлеет его жизнь.
Бывают на свете идиоты, но Палишке можно давать Нобелевку за отменную дурость. Если выпутаемся, подумал майор, ей же ей, он до старости в лейтенантах проходит. Я ж ему
Пока что атаки белых удавалось отбивать. Пока что. Белые не экономили пули и мины, но берегли людей. Майор был вынужден беречь все. Тем не менее после второй атаки белых он узнал, что половина боеприпасов уже ушла.
Во время затишья корниловцы помахали белым флажком и послали парламентера.
Офицер в чине штабс-капитана смотрел на Лебедя как Сталин на врага народа. В руке у него была мини-рация. Точь-в-точь такая, как у тех диверсантов. Может, он и был из них — майор видел всех мельком и припоминал с трудом.
— Когда мы начнем штурм, — сказал беляк. — Мы не будем брать пленных, если не прекратится вот это, — он щелкнул рычажком рации и Лебедь, услышав, обмер.
Заставь дурака Богу молиться — известно, что получится. Лебедь не хотел войны без правил, а усердный Палишко все к тому подводил. Комбат рванул наверх лично, а когда прибыл, узнал, что уже поздно. Хренов радиолюбитель в кураже застрелил пленного. Ладно, это можно свалить на потери в бою или попытку к бегству, но на фига ж ты, сука, придурок такой, учинил здесь инквизицию на дому, как ты теперь следы заметешь? Кто знает? Да весь белогвардейский батальон — тебе мало? Помехи отключил? Агромадное тебе спасибо, вовремя! Теперь придумай, как нам выдержать еще один штурм, прежде чем прибудет помощь! Не можешь? Так что ж ты можешь?
Пулеметная очередь… Началось… Фоном — еще один, новый звук: клокочущий гул вертолетных винтов…
Вертолеты?!
Майор пулей вылетел из помещения. В пологом ущелье действительно наводили порядок вертолеты: два МИ-24 поливали склоны из пулеметов. МИ-8 шел сюда, видимо, на посадку.
Ребята! Родные наши!
Склон, удерживаемый красными, выдохнул: «Ура-а!», словно камни запели осанну. Майор внезапно обнаружил, что орет сам.
И тут же крики радости сменились воплями гнева: с позиций белых, казалось бы, подавленных пулеметным огнем с воздуха, шваркнули в небо четыре стрелы с дымными хвостами. Три взорвались, «поймав» инфракрасные ловушки. Четвертая попала в Ми-24…
Удар! Вертолет, дымясь, ахнулся на склон Чучели. Какое-то время он катился вниз, ломая лопасти и кроша корявые горные деревья, потом его падение, вроде бы, затормозилось у скального обрывчика, а потом неумолимая гравитация взяла свое и вертолет, свалившись на камни, взорвался.
Лопасти МИ-8 молотили уже над площадкой. Шасси коснулись бетона.
Из кабины на землю спрыгнул первый десантник. Майор чуть не проглотил язык.
По площадке навстречу Лебедю шел целый и невредимый Верещагин в советской форме…
Вот так люди и становятся заиками.
Со второго взгляда было и ежу понятно, что парень ну ничем не похож на Верещагина. Не темно-русый, а светло-русый,
— Явление третье, — сказал он, подойдя вплотную к майору. — Те же и спецназ.
И голос у него был другой.
— Капитан ГРУ Владимир Резун. Ну, что у вас здесь творится?
Хер знает, что у них здесь творится.
Володя Резун вникал в положение и тихо сатанел. Что за сборище идиотов эта армия! Группа диверсантов забивает баки роте десанта целые сутки, а когда десантники начинают понимать, в чем дело, им приходится, теряя людей и попадая в окружение, штурмовать все ту же гору, которую они, будь поумнее, могли бы взять без боя. Так ведь и после этого, запершись в аппаратной, беляк удерживал помехи целых полтора часа!
— Значит, он там? — капитан ткнул пальцем в сторону двери. Лебедь молча кивнул.
Через пять минут спецназовцы закончили с аппаратной. В отличие от крымской, их пластиковая взрывчатка больше напоминала толстую изоленту, которую они наклеили по периметру двери, вминая в тоненькую щель. Взрывник прикрепил детонатор.
— Штурмовая команда — приготовиться, — сказал Резун. — Остальные — вон отсюда.
От взрыва дрогнуло все помещение. В коридоре сорвались и упали на пол несколько секций подвесного потолка. В ближайших комнатах треснули ртутные лампы.
— Брать живым! — проорал Владимир, не слыша собственного голоса.
Ныммисте и Зайченко горели рвением выполнить приказ, но ничего у них не получилось. Видимо, крымец ждал атаки, держа в руке гранату с сорванным кольцом. Взрыв, которым вынесло дверь, оглушил его и рука разжалась…
Это была неудача. Это была большая неудача, что Алексей Кашук, 779612\WS, вторая группа крови, православный, погиб. Он мог бы рассказать очень много интересного…
— Кто из ваших плотнее всего с ними контактировал? — спросил Резун у майора.
— Капитан Асмоловский. Он ранен.
— Тяжело?
— Достаточно…
— Мы заберем с собой всех тяжелых раненых. Сколько их?
— Одиннадцать человек. А остальные?
— А что остальные? Вертолет не резиновый, товарищ майор. Мы же вообще не знали, что вы здесь и что вас целый батальон. Нам и в голову не приходило, что если на горе наши, помехи могут продолжаться.
— Черт бы его подрал, этого Палишко… — процедил Лебедь. — Что же нам теперь делать?
— Ждите, — только и мог сказать Резун. — Вы же вызвали помощь? Ждите.
— Боеприпас на исходе.
— Мы оставим… сколько сможем.
— Сколько там вы сможете…
Майор чего-то недоговаривал, как-то колебался.
— Ну, что случилось-то? — спросил спецназовец. — Что вы тут думаете — сказать-не сказать?
Лебедь решительно тряхнул головой.
— А ну, пошли, — сказал он. — Вы — разведка, теперь это ваша забота…
— А ведь он умирает… — Резун положил ладонь на шею белогвардейца. — Пульс слабенький, как пиво из бочки. Конашевич, доктора!