Вашингтон, округ Колумбия
Шрифт:
— Я сделал то, что считал для нее наилучшим. Она была алкоголичкой, и мне сказали, что она неизлечима. Возможно, мы были не правы, поместив ее в лечебницу. Не знаю. Но я любил ее, хотя, возможно, не так страстно, как ты.
Питер сжался, приготовившись к удару, который — он это знал — должен был незамедлительно последовать.
Клей был решительно настроен идти до победного конца.
— Она рассказала мне, что случилось. Она мне все рассказывала. Вот почему она всегда трепетала перед тобой. Из-за того, что произошло между вами в тот день, в этом вот доме, в подвале, в кладовой.
В наступившей тишине пробили
— Я скажу Айрин, что кто-то сломал столик. Наверное, его можно отреставрировать.— Он направился к двери и задержался на пороге.— У Инид не было секретов. Но ведь она любила и приврать, так что...— Не договорив, Клей вышел из комнаты.
— Ну что же,— сказал Питер Иниэсу,— герой нашел своего автора.
— Дело обстоит совсем не так.— Иниэс был потрясен услышанным не меньше, а, пожалуй, даже больше, чем Питер. Оказывается, между средним классом, к которому он принадлежал, и классом, само существование которого он нередко отрицал, есть гораздо более глубокое различие, чем он предполагал: греховные мечтания одного оборачивались действиями другого.
— Желаю удачи,— сказал Питер и пошел к выходу, но Иниэс схватил его за руку, словно ища у него поддержки.
— Нет, я правда помогу ему, но это совсем не то, что ты думаешь.
— А я разве сказал тебе, что я думаю? — Голос Питера звучал очень вежливо.— Но объясни мне, почему ты помогаешь ему?
— Прежде всего, я думаю, что он станет президентом.— Иниэс проявил не свойственную ему прямоту.
— Это возможно, и как раз поэтому мы... я должен приложить усилия к тому, чтобы он потерпел поражение.
— Ты не видишь, что люди меняются, растут? — Иниэс перепевал последнюю рекламу Клея. Как утверждали авторы журнальных статей, за последние годы Клей «вырос», «пошел вглубь», и теперь уже все, кроме безнадежно предубежденных против него из партийных соображений, признавали, что он вступил в полосу «новой зрелости».
— Разумеется, люди меняются: они меняют свою тактику. Клей привлек на свою сторону консерваторов. Теперь ему понадобился ты. Все это ясно как божий день.
— Положим, ты прав. Тогда из соображений чистого практицизма не следует ли стать в его ряды, попытаться воздействовать на него?
К чему вели эти логические ухищрения Иниэса, слишком легко было предсказать, и Питер оборвал его:
— Не будь ребенком.— Этим он оставлял позади своего прежнего учителя.— Он использует тебя. Но ты никогда не сможешь его использовать.
— Ты несправедлив,— упорствовал Иниэс.— Мне кажется, в нем есть нечто большее.
— Ладно, пиши за него книгу, там посмотрим.— Питер направился к двери, даже не поинтересовавшись, как, когда и по чьей инициативе родился этот замечательный союз.
Но Иниэс от него не отставал. Он жаждал слов утешения.
— Если бы Клей был способен осуществить все, что следует сделать, ты бы все равно был против него?
— Он не способен на это. Он будет продолжать в прежнем духе, будет делать лишь такие ходы, которые напрашиваются сами собой. Но если бы он вдруг изменился к лучшему, я и тогда был бы против него.
— Почему? Из-за... из-за...— Десять лет фрейдистского психоанализа приучили Иниэса изъясняться символами.
— Тебе известны причины. В конце концов, ты сам же изложил мне половину из них. Клея интересует только
— А кто лучше? Разве они все не на один манер?
Неожиданный пессимизм Иниэса рассмешил Питера.
— Ты совсем вошел в мою роль. Ведь это мое амплуа — думать, что все лишь игра, и независимо от того, кому достанется главный трофей, жизнь будет идти своим чередом. Но ведь это ты обладал нравственным чувством, видел в истории цель, хотел коренных перемен...
— Но я и остался таким. Я не изменился. Я только...
— Ты изменился, раз ты полагаешь, что Клей — то, что тебе надо.
— Мне кажется, его можно воспитать,— гнул свое Иниэс.— Тот факт, что он обратился ко мне, доказывает...
— ...что он не дурак.— Теперь Питеру было все ясно: несмотря на явные угрызения совести, уже начинавшийся процесс самооправдания очень скоро закончится в пользу Клея. Власть оказалась неотразимой даже для этого некогда неподкупного книжника.— Знаешь, как это ни ужасно, по характеру я больше похож на Клея, чем на тебя,— признался Питер, это была его последняя дань их старой дружбе.— Я был приучен уважать дела, а не теории, победы, а не добродетели. Политика, на мой взгляд,— сплошная импровизация. А ты видишь в ней ряд важных документов, излагающих ту или иную точку зрения и отражающих некий широкий исторический процесс. В конечном счете ты, возможно, прав. Но сейчас все трофеи достаются ловким пустышкам, вроде Клея, и пусть даже я могу быть несправедливым к ним. я обладаю их кругозором, чего у тебя никогда не будет.
— Но он не такой уж пустой. И уж конечно, гораздо более либеральный, чем ты склонен допустить. С помощью людей вроде нас...
— О господи! Иниэс, ты дурак! — сам того не желая, взорвался Питер: как-никак, он во многом походил на своего магната-отца и, подобно ему, был преисполнен жажды навязать свою волю другим. Но если его отец избрал освященный обычаем путь к знакомым вершинам, Питер пытался докопаться до сути вещей в надежде определить источник своего разлада с миром, слишком усердно старавшимся обмануть его и дать ему все, чего он мог только пожелать. Но он знал, что по-настоящему хочет лишь одного — познать добро, и, поскольку абсолюты для него неприемлемы, ему остается лишь сопротивляться тому, что, на его взгляд, дурно от начала до конца; он сознавал, что в тот момент, когда он перестанет говорить «нет», он, как Иниэс, опустится до уровня Клея, для которого все сводится к одному: подействует или не подействует, поднимусь или упаду? Ослепленный перспективой реальной власти, Иниэс теперь был всецело поглощен Клеем, и Питера это огорчало, но не удивляло: быть человеком — значит быть предсказуемым в своих поступках. Ему оставалось только извиниться.— Прости меня,— сказал он.— Я не хотел на тебя кричать.
— Я понимаю.— Иниэса всего трясло.— Разумеется, ты в таком нервном напряжении после того, что было сказано...
— Я всегда в напряжении.— Питер улыбнулся.— Желаю удачи.
— Я переезжаю в Вашингтон.— Иниэс выглядел особенно жалким при всех своих блестящих видах на будущее.— Он хочет, чтобы я все время был здесь.
— Ну, значит, мы с тобой чаще будем встречаться,— сказал Питер, кладя этим конец их дружбе. Он открыл дверь в холл.— Во всяком случае, ты испытаешь все на деле,чем бы это ни кончилось.