Василиса с премудростью
Шрифт:
Только одного никак простить не могла родителям царевна – того, что ушли из жизни ее рано совсем, того, что бросили одну в мире полном жестокости и не подготовили совершенно к этому. Не было больше и нянюшки – советчицы первой, помощницы ненаглядной. Впрочем, зачем душою кривить? Василисы и самой не стало… той, какой ее близкие знали. Другая она теперь, и сейчас почившие родные вряд ли узнали бы в высокомерной красавице у окна их маленькую милую девочку.
Сама же царевна в себе изъянов предпочитала не замечать. Хоть и задумывалась множество раз до этого дня девица над прошлым своим
Но сегодня Владислав сказал что-то, отчего потерянной да врасплох застигнутой себя красавица почувствовала. Представив жизнь свою дальнейшую без Горыныча, ощутила девушка боль сердечную. Ну а после и вовсе невероятное случилось: сидя у окошка, покаялась царевна в гордыне и тщеславии излишних и даже (от смятения внезапно навалившегося) помолиться хотела, икону старую в углу комнаты заприметив. Хотела… только молитвы ни одной не вспомнила – так что решила такие меры на крайний случай оставить.
Еще некоторое время спустя, сморил несчастную сон крепкий.
И привиделось царевне, будто летает она по небу и смеется, сумасшедшая словно! Вроде и воля - вольная, свобода пьянит, словно мёд перебродивший… Да только слышны в смехе царевны нотки истерики нарастающей.
А вокруг тучи хмурятся, гром да молния в силу входят, серость непроглядная землю окутывает. Замерзать тогда стала красавица, и слабеть стали ее рученьки, коими махала она до этого, крыльями словно. Еще мгновение прошло и неминуемое случилось – камнем вниз полетела девушка, навстречу тьме, так давно зовущей в свои объятия цепкие…
– Просыпайтесь, проснитесь же! – раздался голос незнакомый обеспокоенный, когда, казалось, конец всем мучениям ее совсем уже близок был, - от как волнуется перед помолвкой-то! Ну-ка, Таська, подай кувшин со стола…
Полетели тут брызги воды на лицо да плечи Василисины, вскочила она мигом с постели, заозиралась:
– Что это? Кто посмел?!
– Простите, царевна, - отвечала ей одна из трех служек, рядом оказавшихся, - да только никак мы вас в чувства привести не могли, чтобы не говорили, как бы не просили… А ведь время уже. Скоро обедня праздничная, вас там как самую важную персону ожидают.
Еще минуту - другую постояла Василиса, моргая неустанно, в себя приходя, а затем снова на кровать уселась, с расспросами к чернавкам приставать стала:
– Что за обед? Зачем мне там быть обязательно?
Переглянулись девки друг с дружкой и давай хихикать, головами покачивать, меж собой перемигиваться:
– Так уж вы и не знаете, царевна?
– Наш-то, наш-то влюбилси в вас, мочи нет никакой!
– Уж все в округе знают, что женитесь скоро… Гостей приехало тьма – тьмущая! Даже погода им не помеха оказалась!
Раскудахтались служки, рады стараться. Перебивают одна другую, все новости враз выдать стараются:
–
– А уж перстень какой он вам уготовил! Сам лично из матушкиных вещичек родовых выбрал!
– Ох, и свезло же вам! И силен, и богат, и по мужской части…
– Ну хватит! – спохватилась тут Василиса, сумев наконец в бесконечный поток речевой вклиниться, - принесите-ка лучше лохань с водой, вымыться желаю перед событием таким…счастливым.
– Так мы уже!
– Лохань-то водицей полна, вас только и ожидает!
– Еще и масел душистых принесли, как ваш царевич любить изволит!
– Не нужно ничего, только воду и мыло душистое – красавица проговорила, мрачнея с каждым мгновением все сильнее.
– Так как же это? А тело растереть, чтобы смог к вечеру жених ваш насладиться…
– Ничего. Больше. Не. Нужно!- четко слово каждое выделяя, молвила красавица, зверем хищным на служек глянув.
Поутихли чернавки, плечами только пожимают, да промеж собой взглядами переговариваются. Василиса же с себя рубаху с сарафаном скинула, косы расплела и, молча, в воду приготовленную погрузилась.
– Ах, какая фигурка у вас – заглядишься, – одна из девок прошептала, руки к груди пышной прижав, - не даром наш-то про баб всех в округе позабыл.
– И перстень вам заготовил… Я как увидала – так столбом и встала! – вторая добавить спешит, в глаза царевне заглядывая восхищенно,- вы же словно… словно…
– Голову мне вымойте! – Василиса скомандовала, перебивая словоохотливых чернавок. Их щебет не столько вдохновлял, сколько пугал девушку. По всему выходило, что серьезно Берендей с Иваном настроены: уж и пир торжественный готовят, и кольцо обручальное припасли… А ведь у самой царевны никто даже согласия не испросил.
– Конечно – конечно, не извольте гневаться, все сейчас в лучшем виде сделаем, - тем временем служка рядом оказалась, не замечая смятения в глазах Василисиных, - и сарафан уже принесли мы вам шелковый, самоцветами расшитый, и рубаху белую – белизну кожи вашей подчеркнуть. А уж кокошник увидите – помрете от восторга тот час!
Судя по застывшему в муке лицу красавицы - и впрямь помереть она готовилась, если чернавки вскорости жужжать не перестали бы. К счастью, закончив с помывкой, да прическу нехитрую из волос «словно шелк на ощупь» соорудив, служки оставили Василису на некоторое время, обещая прямо к обеду вернуться и нарядиться помочь.
Поразмыслив, пришла девушка к выводу неутешительному – по всему выходило, что всего несколько десятков минут осталось ей на раздумья тяжкие.
Подперев дверь одним из сундуков, вынула царевна из-под перины рубаху Иванову, ту самую, в которой с болот он ее привез. Именно в этой потрепанной жизнью одежке осталась лежать шкурка лягушачья, красавицей между делом припрятанная.
И вот настал час истины: полезла Василиса в карман нагрудный, за реликвией своей драгоценной, а там пусто совершенно! Что только не пронеслось в голове девичьей за следующие минут несколько… А уж как рубашке досталось! Ее и трясли всячески, и о плетеное изголовье кровати били, и даже (что уж скрывать?) умолять пытались шкурку заветную вернуть.