ВасилискФантастические рассказы и повесть
Шрифт:
— Действительно, почему? Там что, есть отклонения от стандарта?
— Я заметил одно. Лариску.
— Ага, Лариску. И что эта ваша Лариска делает?
— Не моя. Общая. Живет.
— И все?
— И все! Живет рядом с людьми собачка. Большинство ее словно бы даже и не замечает, но она есть. И никому в пятой не приходит в голову интересоваться чертями, этой имитацией живого… Я не психолог, я воспитатель в одной из дошкольных групп при ИРП, и я вижу, как тянутся дети к животным. Вообще, без общения с животными ребенок не может быть правильно воспитан, это естественно.
— И потому погиб Альдо?
— В детстве часто важно то, на что взрослый и внимания не обратит. Альдо был таким же ребенком, как
— Не понял! — взор председателя горел неистовым любопытством, он не отрываясь смотрел в глаза Нури. — О каких детях вы говорите?
— Простите, я хотел сказать, как остальные члены экспедиции.
— Вы что, рассматриваете ее как детский коллектив?
— А как иначе, ведь освоители абсолютно нормальные люди.
— Я потрясен, — сказал председатель. — Совершенно новая точка зрения на сообщество людей в инопланетных условиях!.. Но, прошу вас, продолжайте.
— …Знаете, будь Альдо в маске, случай прошел бы совсем незамеченным, и они и дальше смотрели бы чертей. Изо дня в день, из месяца в месяц… мои ребята. А что, работа делается, планы выполняются…
— Психологи, социологи, — вздохнул председатель. — Тесты сочиняем, проверки устраиваем. А тут… просто любить надо.
— Ну и о псах. Я попросил девять по числу бессобачных поселков. Одиноких, чтобы пес в каждом видел хозяина и не помер от тоски по оставшемуся на Земле. Пусть он провожает их утром и встречает вечером, ведь собака никогда не устает любить, не бывает в плохом настроении и рада каждому. Просил Олле потому, что знал: поручи другому — и на Марс попадут особо выдающиеся псы, а этого не нужно. Естественно, Олле понял, что от него требуется. Марсианин по рождению, он взял без отбора обычных собак. Просто собак, ибо каждый пес жизненно необходим.
Обостренное восприятие
Я уж думал, все, кончилась моя служба. Так и буду доживать дни свои с удочкой, так и буду коротать время с книгой в руке и надувашкой под головой в своем садике на стриженой полянке, так и буду лежать под солнцем и в тени в ленивой послеобеденной истоме, слушать по утрам, как свистит неподалеку пока что не прирученная малиновка. Ложиться рано и просыпаться ночью от каждого крика бетнамского петушка. Ночные петушиные эмоции мне были непонятны, а днем отчетливо просматривались три: с кем бы подраться, чего б поесть, ну и еще любовь, которую он распространял на обеих своих подружек. Это я огрубляю, можно, конечно, выявить у петьки и более тонкие эмоции, но лень. Нет, вообще чем не жизнь? И другой мне не надо. Всю акустику и видео в своем бунгало я отключил, соседей поблизости у меня не было и, что творится в суетном мире, о том не знал, да и знать не хотел, неинтересно мне было. А что вообще в мире может случиться? Солнце начинает день в положенное время, лето приходит на смену весне, а так называемые события, даже самые значительные, могут занять человечество на день, ну на неделю. А можно их, события, вообще не заметить. Ведь было время, рождались и умирали на одном месте, не покидая весей своих. И, читал, неплохо жили. Насыщенно. А что вообще человеку для жизни нужно? Крыша? У меня бунгало — лучше не бывает. Еда? В городах такую не видят. Вода? Из горного ручья, нектар. Книги? Да что душе угодно, настоящие, в жестких переплетах. Работа — в зоопарке, праздник через день. Здоровье? Смешно говорить, вчера хотел муху лесную прихлопнуть — столешница пополам. Я доволен. И все!!! И все!!! И все… Сплю.
Просыпаюсь. Рядом Самсон сидит, былинку в руке держит, Оське животик почесывает. Бурундучок Оська примитивен, всего пять эмоций, из коих главная — любопытство. Самсон ему неинтересен, но, когда чешут, приятно. У Самсона усы рыжеватые и тонкие, по обе стороны торчат, вид мне застят. Я его не
— Лежим, значит. Протестуем. А того не знаем, что осиротелое пространство ждет не дождется, чтобы в него герой пожаловал. Визит, так сказать, нанес.
— Идите к черту, кэп Чернов, — говорю я ему. Искренне так говорю, и мне абсолютно безразлично, зачем он ко мне заявился, и эмоции его меня не интересуют, и зря это он старается их приглушить. Захочу прочту, но мне не хочется. — Пространство любит, чтобы его большие коллективы посещали. Слаженные. А у меня характер плохой, неуживчивый. Я больше трех попутчиков не выношу, и то когда Родион присутствует. Для равновесия.
Родион на Самсона ноль внимания, он выгрызал колючки из хвоста, где он их только находит. На той рыбе, что извлекал я из пучин морских, Родион размордел и разленился, и это мне нравилось, ибо собака должна быть толстой и доброй. Ее назначение — украшать собой пейзаж и бытие. А ничто тощее ничего украсить не может.
— И связь отключил, — задумчиво продолжает Самсон и словно не слышит, что я его к черту послал. — А знаете, о чем я сейчас думаю, глядя на Родиона?
— Чего тут знать, вы думаете, что черного кобеля не отмоешь добела. И в голове у вас разброд, ибо вы не знаете, к кому сия мысль относится, к Родиону или ко мне.
Самсон диковато глянул на меня. Мне смешно стало, почему-то многие думают, что я воспринимаю мысли. Это не так. Только настроение, только эмоции. И то не всегда, а в особом состоянии. В состоянии настроя, такой, знаете, душевной сжатости… Потом Самсон справился с собой и спросил:
— А что, Родион, к примеру, верный пес, а?
Родион выплюнул колючку и сел. Я на дурацкий вопрос отвечать не стал. Самсон сходил к бунгало, посуетился там на кухне, принес запотевший кувшин и два стакана. Это пожалуйста, я попью, это меня ни к чему не обязывает, а газированный сок ежевики с медом мой любимый напиток.
— Я в отставке, кэп Чернов. И не без вашей помощи. Ни к вам, ни к вашей комиссии мы с Родионом симпатий не испытываем. И не думайте, что если Родион такое туловище накушал, то мне и защиты искать негде.
Пустой стакан я поставил на траву и снова улегся. Полуденная жара схлынула, был слышан шелест маленьких волн, набегающих на песок пляжика, щелкал зубами Родион, занявшись очередной колючкой. Я знал случаи, когда Родька при посторонних ни с того ни с сего начинал манипуляции с колючками, которых, я как-то проверил, вообще-то не было. Демонстрация? Чего? Пес был спокоен, мнение его о Самсоне в целом было благоприятным. Это понятно, вряд ли прислали бы ко мне враждебно настроенного человека.
Самсон Климович снял штаны и рубашку о пяти черных нашивках над левым карманом — по числу земных лет, проведенных в пространстве. А был он совсем белый и тощий, только плавки синие, и должен был обгореть на солнце до пузырей минут так за пятнадцать. Я б предупредил его, когда б он про Родиона такое не сказал. Он прилег рядом, и было видно, что на траве ему с непривычки неудобно и колко. И забота какая-то важная гложет, иначе бы он не приехал, до визитов ли заместителю председателя инспекции по кадрам Института Космических Исследований, именуемого еще ИКИ, вот какую высокую должность занимал Самсон Климович. А мне что до его забот? Мне вон Родион гораздо интереснее. Я ему, Родиону, верю. И он мне тоже. Вон с какой нежностью он смотрит на меня, уверенный, что в обиду я его не дам. А мои способности к пониманию чужой боли и проснулись-то неожиданно для меня благодаря Родиону, когда я увидел его обиженного и усомнившегося в людях и уловил собачье потрясение проявленной к нему жестокостью. Столь глубокое потрясение, разочарование, что Родион полагал: жить дальше не стоит, если уж свои на такое безразличие способны…