Василий Аксенов — одинокий бегун на длинные дистанции
Шрифт:
Я Вам пишу — чего же боле?
И это, собственно говоря, все.
Я Вас искала по всему миру. Надеюсь, в этот раз нашла. Через три дня я улетаю в Варшаву [325] . У меня к Вам просьба: очень не хочется переводить Вас по-пиратски, из советских журналов (в которых, надеюсь, Ваши произведения станут теперь появляться, раз уж СССР не так крепко на Вас сердит) [326] . Могли бы Вы прислать мне Ваши книги для перевода на польский язык? А еще — я издавна ищу адреса М. Шемякина, А. Львова и М. Аллена. Все они связаны некоей духовной нитью с Высоцким, которого я перевожу и издаю в Польше.
325
Почтовая открытка отправлена из Канады, обратный адрес — Варшава.
326
Имеется в виду приезд Аксенова с
Откликнитесь, пожалуйста…
Ольга Бранецкая.
Два письма Василия Аксенова к Иосифу Бродскому [327]
О том, что отношения между двумя знаменитыми советскими эмигрантами в Америке были далеко не безоблачными, известно давно, и это ни для кого не является тайной. Напряженность их отношений была заметна и со стороны. Так, Анатолий Гладилин, старинный друг Василия Аксенова еще по Советскому Союзу, потом по эмиграции (и после возвращения Аксенова на родину они остались ближайшими друзьями), вспоминая о Бродском, привел любопытную выдержку из письма Сергея Довлатова, с которым состоял в переписке. Довлатов объяснял в нем, почему так называемых шестидесятников, оказавшихся в эмиграции, бывшие соотечественники встречали порой не очень дружелюбно: «Они самоутверждаются. Их отношение к вам подкрашено социальным чувством, — писал Довлатов Гладилину. — Огрубленно — содержание этого чувства таково: «Ты Гладилин, знаменитость. С Евтушенко выпивал. Кучу денег зарабатывал. Жил с актрисами и балеринами. Сиял и блаженствовал. А мы копошились в говне. За это мы тебе покажем». Я не из Риги, я из Ленинграда (кто-то остроумно назвал Ленинград столицей русской провинции). Но и я так думаю. Или — почти так. И ненавижу себя за эти чувства.
327
Два письма Иосифа Бродского (от 28 апреля 1973 и 28 октября 1984) находятся в архиве Василия Аксенова, но они не могут быть опубликованы, потому что согласия на это от правопреемников поэта не удалось получить.
Поразительно, что и Бродский, фигура огромная, тоже этим затронут. Достаточно увидеть его с Аксеновым. Все те же комплексы. Чувство мальчика без штанов по отношению к мальчику в штанах, хотя, казалось бы, Иосиф так знаменит, так прекрасен… А подобреть не может» (курсив мой. — В.Е.). [328]
Вот, так сказать, рассуждения общего порядка.
Но есть в этих не сложившихся в эмиграции взаимоотношениях Аксенова и Бродского отдельный сюжет, касающийся аксеновского романа «Ожог». Роман, по неоднократным признаниям автора, был его первым произведением, написанным совершенно свободно, без какой-либо оглядки на советскую цензуру. Он был написан еще до отъезда Аксенова из Советского Союза (авторская датировка — 1969–1975. — В.Е.), был абсолютно антисоветским, и власть, «всевидящему глазу» которой «Ожог» стал известен, страшно боялась его публикации на Западе. Боялась настолько, что Аксенов, защищая свою творческую свободу, даже мог какое-то время выдвигать определенные условия. Судя по его письму от 29 ноября 1977 года, роман уже в это время был переправлен за границу. Как видно из того же письма, «Ожог» вызвал неприятие Бродского, выраженное при этом в разговоре с издателем «Ардиса» Карлом Проффером в весьма грубой форме [329] .
328
Гладилин А.Т. Улица генералов. Попытка мемуаров. М.: «Вагриус», 2008, с. 67–68.
329
Впоследствии, в письме от 28 октября 1984 г, Бродский вынужден был признать это: «Я сожалею о тоне моего отзыва Карлу Профферу об «Ожоге»», — читаем в его письме Аксенову.
Однако об издании романа в США речь еще не шла [330] .
Но в 1980 году Аксенова все-таки вынудили уехать из страны. Накануне отъезда на него было совершено покушение, когда он вместе с женой Майей на машине возвращался из Казани, куда ездил проститься с отцом.
И вот, когда он оказался на Западе и затем был лишен советского гражданства, сам Бог, как говорится, велел ему этот роман напечатать. «Ожог» еще до приезда Аксенова в США поступил в крупное американское издательство «Farrar, Straus and Giroux». Но тут случилось неожиданное: американское издательство отказалось печатать роман, запрещенный в Советском Союзе.
330
Отметим, что аксеновское письмо еще вполне дружеское и снисходительное по отношению к более молодому литературному коллеге, но в нем уже есть следы с усилием сдерживаемой обиды. Позднее, когда Аксенов тоже окажется в эмиграции, все это приведет к полному разрыву отношений между ними.
Своим друзьям Аксенов
По мнению Анатолия Гладилина, Бродский своим отрицательным отзывом нарушил негласное правило, существовавшее в эмигрантской среде: произведения, авторы которых подверглись в СССР преследованию, печатать безоговорочно, невзирая ни на какие привходящие обстоятельства. Заметим при этом, что к 1980 году Бродский уже около восьми лет жил в Америке, его мнение о современной русской литературе было чрезвычайно авторитетным. Аксенов же только что появился в США и не имел еще необходимых связей и влияния. Неудача с публикацией «Ожога» на английском языке была для него тяжелым ударом.
Спустя несколько лет он описал эту ситуацию в другом своем романе «Скажи изюм» (1985, издательство «Ардис»), главный герой которого известный фотограф Максим Огородников имеет много общего с самим Аксеновым, а под именем Алика Конского выведен Иосиф Бродский. Вместо романа «Ожог» речь там идет о фотоальбоме Огородникова «Щепки», печатать который отказывается президент американского издательства «Фараон» Даглас Семигорски. Отказ издательства вызван уничижительной рецензией Алика Конского [331] , старого друга Огородникова.
331
См. ниже в письме Аксенова Бродскому от 29 ноября 1977 г.: «…там же в Берлине, я говорил по телефону с Карлом, и он передал мне твои слова: ««Ожог» — это полное говно».
После появления в печати романа «Скажи изюм» вся эта история с «Ожогом» стала предметом обсуждений, толков, слухов и домыслов в литературной среде, как в эмиграции, так и в России (в середине восьмидесятых зарубежные издания на русском языке все чаще пересекали государственную границу Советского Союза).
Но художественное произведение есть художественное произведение, а подлинные обстоятельства происшедшего оставались неизвестными.
Аксенов так никогда и не простил Бродскому той роли, которую тот сыграл в истории с публикацией одного из любимейших его романов. И уже в самые последние годы жизни, если речь заходила о нашем пятом нобелевском лауреате, не мог скрыть давней обиды. Правда, поскольку острота момента давно миновала, он высказывался об этом в спокойном тоне, немногословно, но не скрывая горечи.
Виктор Есипов
Ajaccio [332]
Дорогой Иосиф!
Будучи на острове, прочел твои стихи об острове [333] и естественно вспомнил тебя. У меня сейчас протекает не вполне обычное путешествие, но, конечно же, не об этом, Joe [334] , я собираюсь тебе писать. Собственно говоря, не очень-то и хотелось писать, я все рассчитывал где-нибудь с тобой пересечься, в Западном ли Берлине, в Париже ли, так как разные друзья говорили, что ты где-то поблизости, но вот не удается, и адрес твой мне неведом, и так как близко уже возвращение на родину социализма, а на островах как ты знаешь особенно не— <…> делать, как только лишь качать права с бумагой, то оставляю тебе письмо в пространстве свободного мира.
332
Аяччо — главный город и порт острова Корсика (Франция), родина Наполеона.
333
Цикл стихотворений «В Англии» (1977): «Всякий живущий на острове догадывается, что рано /или поздно все это кончается, что вода из-под крана…» («IV.Ист Финчли»).
334
Уменьшительное от Joseph (имя Бродского по-английски).
Без дальнейших прелюдий, хотел бы тебе сказать, что довольно странные получаются дела. До меня и в Москве, и здесь доходят твои пренебрежительные оценки моих писаний. То отшвыривание подаренной книжки, то какое-то маловразумительное, но враждебное бормотание по поводу профферовских публикаций. Ты бы все-таки, Ося, был бы поаккуратнее в своих мегаломанических [335] капризах. Настоящий гордый мегаломан, тому примеров передо мной много, достаточно сдержан и даже великодушен к товарищам. Может быть, ты все же не настоящий? Может быть, тебе стоит подумать о себе и с этой точки зрения? Может быть, тебе стоит подумать иногда и о своих товарищах по литературе, бывших или настоящих, это уж на твое усмотрение?
335
Проявление мании величия.