Василий Блюхер. Книга 1

Гарин Фабиан Абрамович

Возвратились ходоки, принесли невеселые вести: в Стерлитамаке — городе купцов, прасолов, чиновников — правят эсеры. Умер председатель местного Совнаркома, питерский рабочий Шепелюк; сменивший его большевик Казин уехал в Москву и не смог вернуться — помешал фронт белочехов. Избрали левого эсера Прозоровского, а тот в одну дуду: «Чехи — революционеры, демократы, их надо пропустить с миром». Послали других ходоков, но уже в Самару. Не вернулись — расстреляли их. Собрались кожевники, мукомолы, деревообделочники, решили сформировать роту. На другой день началось обучение военному делу, отряды поочередно несли гарнизонную

службу.

Не лучше и в Уфе. В город прибыли начальник и военрук рабочего отряда — отец и сын Калугины. Калугин-младший — анархист-коммунист, офицер военного времени, Калугин-старший — кадровый офицер царской армии, полковник, беспартийный. Народ подозрительно косился на них, не доверял. Не успели развернуться, а на Уфу надвинулись белочехи. Пришлось отступать по башкирским деревням: одни на Белорецк, другие на Стерлитамак вдоль Белой. На переправе через реку возник бой. Тяжело пришлось уфимским рабочим. Калугина-старшего настигли белочехи. Не желая сдаваться, старый полковник взорвал себя гранатой. К полуночи уфимцы ушли за Белую в горную глушь.

Шумел Белорецк. Каждый день подходили измученные многодневными переходами разрозненные отряды с Тирлянского завода, Симского, Катав-Ивановского, из Троицка, Верхне-Уральска и оседали здесь в бездействии. При жизни Точисский вызывал к себе главкомов, отечески поучал их, как заполнить досуг бойцов, а сейчас некому было.

«Будь ты хоть семи пядей во лбу, но от безделья, глядишь, человек напьется и морду кому расквасит, — внушал Точисский. — Значит, ты бойцу, как рабочему на заводе, всучи в руки работенку иль что другое. Учи его стрельбе, как воевать с буржуазией, учи его революционной дисциплине».

После убийства Точисского главкомы забыли его советы, а енборисовские дружки стали сеять смуту. Вот лежат в цепи бойцы впереди Белорецка. В дозор их послали и наказали: «Смотрите в оба, не подбираются ли где к нам по откосам гор дутовцы». Солнце печет, ребята курят, судачат, словно бабы у колодца. Бежит казак и кричит: «Который здеся Кеша шестипалый?» — «Ну, к примеру, я», — отзывается один из бойцов. «Беги домой, баба твоя родит, как бы не окочурилась». И Кешка бросает винтовку, спешит в поселок. А казак присядет к оставшимся и несет околесицу: дескать, начальство на нас рукой махнуло, жрать нечего и вообще надо кончать эту петрушку. Да и в самом Белорецке под облупившимися заводскими стенами, на широкой и пыльной площади, рядом с неумолчно говорливой плотиной, с утра до вечера толчея. Рабочие в засаленных робах копошатся, как в муравейнике, и друг у друга спрашивают: «Сдюжим аль нет?»

Как-то утром среди спящих вразвалку на земле пронесся зловещий слух: «Белые идут». Издалека доносилась ружейная стрельба. Бойцы спросонок долго собирались, протирали глаза, искали свои винтовки, подсумки и не спеша шли на сборные пункты. Кто-то кричал: «Вторая рота отступает, патронов нет». — «Пошто отступать?» — раздался пискливый голосок молодой бабы, и она тут же выбросила из подола три десятка патронов.

Плохо пришлось бы белореченцам, если бы не конница Томина. Быстро вознеслись на коней казаки и ринулись в горы, исчезнув в извилистых лощинах. В тот же миг ухнули пушчонки, и эхо отозвалось, как громовой раскат. В полдень эскадрон вернулся на взмыленных лошадях.

Через неделю над Белорецком нависла

серьезная угроза. Окружив со всех сторон завод, белые готовились к штурму горной крепости. Замер завод. Из его высоких труб уже не вылетали клубы едкого дыма, не грохотали паровые молоты. Нашелся смельчак, взобрался на трубу аршин на сорок и прильнул к биноклю, который ему дал Томин. С земли смотрели на смельчака с опаской: сорвется — останется мешок костей.

— Идут! — крикнул он с верхотуры.

— Кто? — спросил Томин, сложив ладони рук лодочкой.

Смельчак сполз на землю. На него устремились сотни глаз, все ждали радостной вести, а он не спешил: знал, что никто, кроме него, не видел идущих к ним на выручку полков.

— Наши! — произнес он наконец.

— Пошто так думаешь?

— На папахах красные стрички, опять же на пиках и бунчуках.

Вздох облегчения вырвался из груди Томина.

Только к вечеру в Белорецк вошла пехота. За ней — казачьи эскадроны, потом снова пехота и, наконец, артиллерия. Усталые, выбившиеся из сил кони тащили орудия. В зарядных ящиках звенело, грохотало. Колонну замыкали три всадника: посередине ехал Блюхер, а по сторонам Николай Каширин и Кошкин. От палящих лучей степного солнца и ветров лица почернели и посуровели.

Встречать их вышли толпой, запрудив дорогу. Повсюду сновали ребятишки, путались в ногах, но никому не унять их радости при виде нового войска.

В стороне дожидались несколько всадников. Это Иван Каширин, Томин, Калмыков, Шарапов и командир сформированного на днях Белорецкого полка Пирожников.

— Сила идет! — сказал Калмыков, взволнованный тем, что скоро увидит Блюхера и Николая Каширина.

Шарапов смотрел на войско с особой радостью. Он хотя и не ссорился с Томиным, но хотелось вернуться к Блюхеру. Старому казаку льстило, как главком обычно обращался к нему по имени-отчеству, а от Томина он ни одного ласкового слова не слышал. Вот уже прошла артиллерия, а за ней снова пехота, бренча котелками на поясных ремнях. И вдруг кто-то хриплым голосом крикнул:

— Семену Абрамычу революционный привет!

Шарапов ожил, словно в него влили свежие силы. Пришпорив коня, он вырвался на дорогу. Конь стремительно вынес его к всадникам и осел на задние ноги. Потянувшись из седла, старый казак навалился на Блюхера и смачно поцеловал его в щеку.

За Шараповым подъехали и другие. Иван Каширин, знакомясь с Блюхером, подумал: «Ничего особенного, обыкновенный». Василий же, крепко пожимая ему руку, как бы предупреждал: «Своеволия не допущу».

До поздней ночи слышалась людская перебранка, ржание лошадей, скрип колес. Измученные последними переходами, бойцы бросались на телеги, повозки, просто на землю и тотчас засыпали.

Не спали лишь в штабе. При свете керосиновых ламп два юных бойца лежали на полу и чертили карту, а связисты устанавливали телефон. В другой комнате заседал совет командиров. Блюхер предоставил первое слово Ивану Каширину, хотел послушать, что скажет новый человек. Тот откашлялся и заговорил металлическим голосом:

— Из Верхне-Уральска белые готовят наступление на Белорецк. Нечего воду здесь в ступе толочь, надо отходить на Самару.

Томин порывисто встал. Проведя по пуговичкам своей кумачовой рубахи правой рукой, он протянул ее по направлению к главкому и сказал: