Василий Блюхер. Книга 1
Шрифт:
— Это Николай Дмитриевич Каширин искупался, — доложил Кошкин, сбегавший разузнать, в чем дело. — А спас его Наймушин, тот самый бородач, который кормил медом деваху в обозе.
Блюхер задумался. Ему даже стало совестно, что не так давно он обругал Наймушина и грозил ему расстрелом.
— Вот видишь, Кошкин, — сказал он, — раньше чем осудить человека, поставь себя на его место. У каждого свой характер, каждый по-своему понимает жизнь. Коробейников не бросился бы в воду спасать Каширина.
Сквозь толпу съезжавших на мост пробился боец, крича на ходу:
— Кто видел
Навстречу ему бросился Кошкин.
Боец доложил:
— Коня своего оставил на том берегу. Прислал Иван Каширин, наказал передать, что вокруг беляки. Полк ведет бой, но без подмоги не сдюжит.
Блюхер вырвал из тетради листок и написал:
«Сейчас подсобить не могу. Маневрируй, но не допускай противника до берега».
Подав листок, сказал на словах:
— По дороге всем кричи, что Иван Каширин беляков разбил.
И только гонец бросился обратно на мост, как из арьергарда подъехал на взмыленной лошаденке другой гонец и доложил:
— Томин приказал передать, что он ведет бой с белочехами. У нас осталась одна пушка и десять снарядов. Не устоим.
До Блюхера донеслось глухое эхо артиллерийской стрельбы. В горах Ала-Тау ему пришлось бороться с ураганным ветром, с опасной дорогой, а здесь положение было опасней. На правом берегу Каширин с одним полком и двумя батальонами латышских стрелков вел бой с вражеской дивизией, а на левом — Томин, повернувшись фронтом на восток, удерживал сильно вооруженную пехоту белочехов. Посередине — Уфимка, шаткий мост и тысячи подвод, которые нужно переправить на другой берег. «Дрогнем — погибнем», — пронеслось в сознании.
— Белочехов испугались? — с притворным недоумением спросил Блюхер у гонца и стал строчить ответ:
«Если бы ты не был Томиным — не поставил бы тебя в арьергарде. Не устоишь — погубишь армию. Жму руку. Блюхер».
К рассвету весь Южноуральский отряд перешел через мост. На левом берегу остались лишь Блюхер, Кошкин и Ягудин. В предутренней дымке тумана показался полк Томина. Впереди ехал сам Николай Дмитриевич с расстегнутым воротом венгерки. Кумачовая рубаха настолько загрязнилась, что выглядела уже коричневой. Подъехав к Блюхеру, он спешился. В исстрадавшихся глазах застыла смертельная усталость, посиневшие губы запеклись. Казалось, что он не устоит на ногах и упадет.
— Спасибо, друг! — Блюхер обнял его за плечи. — Не медли, веди людей на другой берег.
Когда на мост шагнул последний конник, Ягудин с Кошкиным, подняв на руки заранее приготовленный бочонок с керосином, опрокинули его и стали поливать настил. Через несколько минут огонь змейками пополз по старым балкам и доскам.
До утра продержался Иван Каширин. Полк поредел, раненым никто не мог оказать помощи. Сам Каширин с трудом сидел в седле — в обеих ногах застряли пули. Но вот подоспела помощь — Павлищев и Калмыков привели свои полки. Чуть ли не целый час они решали, какой им предпринять маневр, чтобы отогнать противника.
— Держитесь здесь, — решил за них Каширин, — а я со своим полком проберусь через Дребневский хутор в тыл.
Павлищев
— Вот вы, Михайло Васильевич, унтер царской армии, объясните мне, пожалуйста, психологию Каширина и его конников. Они совершенно обессилены, сам Каширин серьезно ранен, — я узнал об этом от его порученца, — а поехали на хутор, как на свадьбу.
Калмыков усмехнулся в большие усы:
— Когда человек знает, за что воюет, — он непобедим. Эх, Иван Степанович, если вы останетесь в живых, то увидите, что эти самые конники сделают через двадцать лет.
Павлищев не дослушал, его не удовлетворил ответ Калмыкова. «Меня агитировать не надо, — подумал он, — мне надо понять конника. Черт их знает, этих большевиков! Кого угодно уговорят. Один Блюхер чего стоит: в бою неумолим, а после боя — добрейшая душа. Рано или поздно мы с ним расстанемся, но забыть этого человека никогда не смогу».
Между тем Каширин скрылся с полком за холмами. Никому он потом не рассказывал, как скакал, стиснув зубы от боли в ногах, как измученный полк нашел в себе силы выскочить на равнину у хутора и с гиком броситься на белых. Только к вечеру прискакал со свежим шрамом на лбу казак и подал донесение, написанное корявым почерком:
«Белые разбиты. Двести человек взято в плен. Остальные изрублены. Наши трофеи — три орудия и шесть пулеметов».
…Южноуральский отряд отдыхал вблизи села Аскино. Один Блюхер не знал покоя. Ночью он вызвал Русяева и доверительно сказал:
— Части Красной Армии где-то близко. Чую, что до них рукой подать. Так вот тебе, голубчик, задание. Отбери у Дамберга сотню конников — у него одни рабочие, нацепи всем красные банты и айда искать наших. Командиром сотни назначаю Евсея Черноуса. Я уже дважды видел его отвагу в бою, толковый человек. Впереди сотни пусти разъезд. Ты — представитель штаба нашего отряда. Ясно?
— Сумею ли справиться?
— А больше посылать некого. Каширины ранены, Калмыков контужен. Томин и Дамберг обессилены. А ты парень крепкий, шибко грамотный…
Русяев, соглашаясь с главкомом, покачал головой, повернулся и пошел.
На рассвете, когда в кустах еще гнездился мрак, сотня выехала, взяв направление на север. Над широкой равниной нависли серые тучи, предвещая дождь. Дул резкий и влажный ветер, забираясь под худые ватники. В воздухе уже чувствовался сладковатый запах прелой листвы. Шла глубокая осень, а за ней вот-вот подкрадутся заморозки и скуют все лужи тонким ледком.
Кони шли мелкой рысью. Евсей Черноус всматривался сквозь туманную пелену в даль, ожидая возвращения разъезда. Под ложечкой сосало от голода, мысли убегали к станице, в которой осталась старушка мать, и в то же время по каким-то неуловимым признакам он чувствовал, что сейчас возвратится разъезд и сообщит радостную весть. Вдали действительно замаячила тень. Черноус придержал сотню. Тень быстро увеличивалась и вскоре превратилась во всадника. Это спешил дозорный из разъезда.
— Впереди село, — доложил он Русяеву и Черноусу, — ходят по улице взад и вперед какие-то люди, а кто — не знаем.