Василий Голицын. Игра судьбы
Шрифт:
Хотела сказать: аппетит нагуляла, потому что мамушки при этих ее словах и желаниях вытаращили глаза, но, спохватившись, пояснила:
— Все это я во сне видала и едала.
— Ах ты наша лебедушка белая! — умилились мамушки. — Давно ты так не едала. Уж мы сокрушалися: совсем-де наша великая госпожа аппетиту лишилась, сохнуть стала. Все-де заботы государственные, все думы тяжкие о царстве, как ему быть. Ну и слава Господу, что наслал на тебя желанье. Утроба человеческая, она уж беспременно свое стребует, что ты ей недодала…
Так
— Полно вам, бабы, языками-то молоть! Сели бы лучше прясть.
Прыснули и разбежались по светелкам. А она с жадностью уплетала все, что приносили ей кравчий да стольник, и даже отведала медовухи, после которой кровь ударила в голову и голова пошла кругом. Царевна долго сидела за столом, пока не почувствовала усталость и изнеможение во всем теле. И ей смертельно захотелось спать.
Не помня как, Софья добралась до опочивальни, но сил раздеться самой не было. Она слабым голосом позвала спальницу Марью:
— Уложи-ка меня, Марьюшка.
Спала на удивление крепко, не просыпаясь, без сновидений. А проснувшись, вспоминала вчерашнее как дурной сон. Однако ловила вести из Преображенского, куда из Кремля съехал царь Петрушка со всеми своими домочадцами, с ненавистной мачехой прежде всего. Челяди при нем было сравнительно немного. Зато потешных — два полка. Ходил слух, что и третий созывается, но то было не очень достоверно.
К обеду не выдержала: послала окольничего в Преображенское с наказом: справиться о здравии царя у услужающих. Да только без особой огласки: царевна желает-де знать, будет ли он завтра в присутствии, дабы держать с ним совет.
Ввечеру окольничий Нефедов возвратился.
— Ну, сказывай, что вызнал.
— А то, государыня царевна, что великий государь занедужил и завтрева в Кремль не поедет.
— Вот тебе золотой. Ступай себе, — чуть не ликуя, вымолвила Софья. Стало быть, Серапион и вправду силен, вправду скорпиён, и яд его действенен на расстоянии.
Велела покликать бабку Аграфену, Груньку то бишь, — с ней сносилась через старицу, кормившуюся внизу, — и когда та явилась на зов, велела:
— На неделе приду. Зови Серапиона. Может, в баньку его затащишь, — уж больно дух от него смрадный. Голове, да и всему нутру тяжко, давеча чуть не сшибло меня на пол.
— Нет, госпожа боярыня, не согласный он мыться. Бает: грязь-де у меня непростая, она мне силу придает. Может, и так, только я сама от него стражду.
— Банька у тебя чать своя.
— Своя, матушка боярыня, своя. А нейдет. И одежу я ему справила взамен рвани евонной. А не желает — и все тут.
— Ну коли не желает, стало быть, так тому и быть. Ему то ведомо, что нам с тобою сокрыто.
На том и порешили. Жадно прислушивалась к вестям о здоровье царя Петрушки. Теперь они доходили до нее окольными путями: вся Москва толковала, что молодой царь мается лихоманкою, то есть лихорадкой. Что доктора иноземцы всяко его пользуют и уверяют, что организм
Пусть и крепкий, а я его изведу, думала Софья, с ненавистью поминая названого братца и всю его нарышкинскую породу. Серапионова нечистая сила сдействует. Против нее, видно, и иноземные доктора бессильны.
Она с нетерпением ждала очередного свидания с колдуном. Оно последовало вслед за выздоровлением царя Петрушки. Он снова завел свои потехи с полками Преображенским и Семеновским. Говорили, что недуг никак на нем не сказался, он по-прежнему быстр, деятелен, подвижен и силы богатырской. Снова стал ездить к своей крале на Кокуй. Уже и имя ее разносили по Москве — Анной-де зовут Монс: дщерь торгового немчика.
Потайным черным ходом выскользнула со двора, одетая, как простая посадская баба, в платочке, надвинутом на самые глаза. На таких стража не обращает внимания. Ноги, казалось, сами несли ее. Избенка бабы Груньки лепилась к Зарядью. Вошла по-хозяйски, без стука.
— Ну что, тут он?
— Тута, тута, — зачастила баба Грунька. — Тебя, госпожа хорошая, дожидает.
Вся вторая половина, прежде остро пахнувшая полевыми и лесными травами, пучки которых сушились на веревках и на полке, теперь смердела Серапионовым духом.
— Ну, здравствуй, — торопливо произнесла она. — Сдействовал твой заговор. Теперь старайся круче взять, чтоб твоя сила его силу поборола.
— Это можно, сударушка. Я много заговоров знаю, дабы порчу наводить, есть и травы ядовиты. Кабы ты мне волос твово недруга добыла, а еще лучше нечто из исподнего, был бы верный извод.
— Нет, ты покамест без сего сдействуй, наговором. А там посмотрим. Может, чего-нибудь и добуду.
— Все едино что, лишь бы вещь какую, кою он держит. Ты скажи его слугам — пущай уворуют.
— Ладно, скажу. А ты скажи заговор.
Серапион набычился, потом скорчил зверскую рожу и стал таково страховиден, что Софья зажмурилась, и начал приплясывая бормотать: «О ты, Амагамус, царь и владыка северных частей! Я тебя призываю мне на помощь противу человека, именуемого Петр. Нашли на него сухотку, напусти на него демонов, чтобы терзали его денно и нощно и чтобы от сих терзаний он таял и лаял и сначала стал зверем, а потом обратился в камень, ибо Петр есть камень, а из камня в песок, а из песка в пыль, и чтоб демоны развеяли эту пыль по всем странам света и от нее не осталось и следа!»
Софью била нервная дрожь. Она было заткнула уши, но любопытство превозмогло, и то, что она слышала, повергло ее в ужас. Нет, это было слишком, слишком даже для ненавистного Петрушки и его матери. Она задыхалась — и от охватившего ее ужаса, и от неимоверного зловония, которое источал колдун и которое, казалось, уплотнялось с каждым его словом.
Не выдержав, она выбежала вон. Ошеломленная баба Грунька, ничего не понимая, глядела ей вслед. Потом она поспешила за ней:
— Чай не поладили?