Василий I. Книга первая
Шрифт:
У Серпуховского были неплохие соколы — балабаны, дербники, черные сапсаны. Иные были пойманы птенцами, вскормлены и обучены, но много было птиц, отловленных уже взрослыми, — эти были особенно сильны и беспощадны, а на обучение их на охоте уходил год и больше, потому что поначалу они, гордые и свободолюбивые, даже и мяса из рук не желали брать. Особенно гордился Владимир Андреевич одним таким, в мытях находившимся — возмужавшим, перелинявшим и приобретшим твердое оперение соколом, которому одному из всех дано было имя, — Промышляем звали его. Отважный и ловкий, это был сокол с полетом быстрым и изящным, охотился лихо — он играл с добычей, делал несколько ставок,
Дмитрий Иванович не хотел нынче пускать крапчатого кречета, берег для охоты на журавля да на зайца с лисой, но, раззадоренный удачами брата и просьбой сына, передумал, спросил подсокольничего:
— Крапчатого вчера кормили?
— Нет, на всякий случай я его держу во вспыле.
— Тогда давай!
Подсокольничий принес из возка короб. Тем временем сокольничий одел персчатую рукавицу из замши для защиты от птичьих когтей. Крапчатый в опутенках — ременных кольцах с ремешком, с клобучком на голове, закрывавшим ему глаза, уселся сокольничему на руку, нетерпеливо взмахивая тяжелыми крыльями. Помощники сокольничего — поддатни начали оглушительно хлопать кнутами в зарослях камыша и рогоза, выпугивая дичь.
Сокольничий снял с головки Крапчатого клобучок, сдернул ремешком кольца. Кречет сорвался, как ветром сбитый, взлетел с таким шумом, что все мелкие ловецкие хищники порснули по сторонам, уступая добычу, только избалованный успехами Промышляй продолжал две версты преследовать утку. Он не замечал или презирал опасность и поплатился за это жизнью: крапчатый кречет настиг высоко в воздухе Промышляя и утку, двумя сокрушительными ударами подсек их на лету. Сделав над ними победный круг и дождавшись, пока и последние перышки осядут на траву, вернулся к охотникам.
Владимир Андреевич, на глазах которого был убит его любимый мытный сокол, в ярости замахнулся на Крапчатого, который усаживался на золотую колодку сокольничего. Василий бездумно и мгновенно выхватил из ножен свой голубой харалужный клинок, выкрикнул голосом срывающимся, но решительным, с молодой и яростной силой:
— Не смей!
Владимир Андреевич обернулся, схватил левой рукой и сжал Василию тонкое запястье до боли так, что клинок едва не выпал из его ладони.
— Это ты на меня с ножом насмелился, щенок? — сказав это прямо в лицо Василию, Владимир Андреевич тут же и опамятовался, но, чтобы все же как-то излить гнев, ударил Васильева коня плеткой по крупу. Голубь махнул навыпередки так, что княжич едва не вылетел из седла.
К месту происшествия уже скакали великий князь и Боброк с сокольничим Вельяминовым.
Дмитрий Иванович осадил коня перед двоюродным братом, спросил негромко и угрожающе:
— Ты что, паче великого князя хочешь быть?
Владимир Андреевич подавленно молчал — не винился и не супротивничал. Это, видно, еще сильнее разъярило великого князя:
— В Переяславле поведешь в поводу лошадь, которая будет под седлом моего Василия.
Серпуховской вздрогнул, словно от удара, покачнулся в седле и, опершись рукой о переднюю луку, воскликнул, словно взрыдал:
— Светлый князь, брат!..
Василий заметил,
— Не надо, отец! — Помолчал, нашел объяснение: — Я тоже повинен… А он уж одумался, и я его прощаю! — Взял из руки сокольничего черный колпачок и накрыл им голову Крапчатому, словно объявил этим о закрытии охоты.
— Ого! — не сдержался, сказал с довольной улыбкой Боброк. — А княжич-то у нас в мытях, высоко может летать!
Владимир Андреевич раздумчиво и неузнавающе смотрел на малолетнего племянника. Понужнул своего коня, близко-близко подъехал к Василию, произнес, бледнея:
— Винюсь, очи застило… Но и я тебя прощаю, мой старший брат!
Они обнялись и тут же развернули лошадей по сторонам.
Солнце разыгралось вовсю, заглядывало в каждую лужицу, слепя отражением и превращая каждую каплю в самоцветный камешек. Навстречу теплым лучам лезли на Божий свет из подземного царства травинки, в норах и берлогах просыпались звери, вся природа ликовала, громко объявляя о своей радости. Вчера Боброк показал на расшалившихся возле лужицы талой воды задорных воробьев, посмеялся: «Зимой чирикает «еле жив!», а сейчас, слышишь, разорался — «Семь жен прокормлю!»
Василий ехал с опущенной головой, подавленный не пережитой еще ошибкой с двоюродным дядей. Покосился на Боброка, тот угадал его настроение, неторопливо заговорил, будто сам с собой размышляя:
— Его, Владимира Андреевича, сынок-первенец, Иван-то, почти ровесник твой, а на княжеской потехе нет его… Обидно, поди, Серпуховскому… Да и то, оба они с Дмитрием Ивановичем — родные внуки Калиты, одинаково державные братья. Но так уж угодно было Богу, что отцу твоему две трети Москвы досталось, а Владимиру Андреевичу — одна. И несет он свой жребий без ослушания, безропотно идет на ту рать, на какую пошлет его великий князь, и бьется с врагом не щадя живота.
Василий понимал, зачем говорит все это Боброк. Знал он наизусть завещание деда своего Симеона Гордого: «По отца нашего благословению, что приказал нам жить заодин, также и я вам приказываю, своей братье, жить заодин; лихих людей не слушайте, которые станут вас ссорить; слушайте отца нашего, владыки Алексия да старых бояр, которые отцу нашему и нам добра хотели. Пишу вам это слово для того, чтобы не перестала память родителей наших и наша, чтоб свеча не угасла».
Великий князь тоже был огорчен короткой, но горячей перепалкой сына с Серпуховским, ехал в одиночестве, молчаливый и задумчивый. Уж перед самым Переяславлем вдруг приструнил коня, развернул так, что перегородил дорогу. Все остановились.
— Брат, — обратился Дмитрий Иванович к Серпуховскому, — покажи-ка ты Васятке рыбацкий промысел, покорегорь с ним да и с острогой научи управляться.
Владимир Андреевич, любитель всяких охот, даже и с удой, случалось, посиживал в летние зори на берегу, предложению Дмитрия Ивановича обрадовался, широко и добро улыбнулся:
— Вот ужо, как поснедаем да отдохнем!
В самом ли деле считал Дмитрий Иванович нужным обучать сына управляться с острогой да коре-годом — рыболовной сетью наподобие невода, но с одним крылом — или какие-то тайные цели преследовал? На челне и с корегодом, и с острогой Владимиру Андреевичу надо будет находиться вдвоем с Василием, а обязанности поневоле будут распределены так, что сложные и тяжкие достанутся Серпуховскому, а почетные и верховодные — княжичу.