Василий III
Шрифт:
– Раньше времени разнесут по миру весть о моей болезни и кончине. А это нам во вред. Ну да ладно: добраться бы до Воробьёва, а оттуда можно незаметно въехать в Москву. Иноземцам о моей болезни ничего не сказывать!
– Когда, государь, велишь отправляться в путь?
– Завтра утром и поедем. Да вот ещё что… По дороге в Москву хочу навестить Иосифову обитель. Помолюсь о спасении души.
Наутро к покоям великого князя был подан каптан с постелью внутри. Два дюжих молодца - Дмитрий Палецкий и Дмитрий Курлятев вынесли Василия Ивановича на крыльцо и, усадив
Путникам предстояло одолеть вёрст двадцать. Василий Иванович задремал, но вскоре очнулся и с нетерпением стал высматривать впереди высокую, приметную звонницу Иосифова монастыря. Наконец между голыми деревьями, росшими на обочине дороги, показался каменный собор, возвышающийся над прочными монастырскими стенами. Каптан миновал массивные ворота и остановился возле церкви.
Игумен Нифонт, сухонький и немощный, завидев государя, ведомого под руки Палецким и Курлятевым, переполошился и, поддерживая рукой рясу, чтоб не споткнуться, стал торопливо спускаться с крыльца. Следом за ним устремились старцы Касьян, Арсений и Иона, казначей Зосима, уставщик Савва, братья Ленковы.
– Приехал я к вам, святые старцы, помолиться о спасении души своей.
– Желание твоё угодно Господу Богу, - ответил Нифонт, благословляя великого князя.
– И мы все помолимся за тебя. Да пошлёт Всевышний тебе здоровья!
Поднимаясь по ступенькам собора, Василий Иванович поравнялся с Тихоном Ленковым и, признав его, негромко спросил:
– Помнишь ли, Тихон, что наказывал я тебе в прошлом году?
– Как не помнить, государь!
– Розовое личико старца стало пунцово-красным.
– Передал ли мои слова Феогносту?
– Передал, передал, государь, не сумлевайся!
– Пухлые ручки монаха-тюремщика слегка дрожали.
Василий Иванович не заметил волнения Тихона. Два Дмитрия - Палецкий и Курлятев - ввели его в церковь, и внимание князя на мгновение переметнулось на великолепную роспись стен, выполненную полвека назад прославленным Дионисием с сыновьями. И хоть трудно было, он по достоинству оценил творение искусного мастера.
В церкви, наполненной монахами, приглушённо звучал голос дьякона, читавшего ектению [140] за государя. Голос у дьякона неровный, дрожащий. Вот он прервался на полуслове. В наступившей тишине послышались тяжкие вздохи, всхлипывания…
140
Ектения - моление, прошение.
Ектению сменила обедня. Великий князь почувствовал себя совсем плохо, но не покинул церкви, а прилёг на одре, стоявшем на паперти, и в таком виде слушал службу. Совсем обессиленного, его привели в просторную келью, где он вскоре забылся.
В полночь Василий Иванович проснулся. Внимание его привлекла толстая свеча, горевшая ярко и так спокойно, что незаметно было ни малейшего движения пламени.
Повернув голову, князь увидел у противоположной стены лавку, на которой лежал Дмитрий Палецкий. Широкие брови его высоко подняты, а красивые, чётко очерченные губы сложены
– Дмитрий!
– тихо позвал он.
Воевода тотчас же открыл глаза, внимательно глянул на великого князя.
– Ступай разыщи старца Феогноста Ленкова.
Палецкий легко поднялся с лавки, исчез за дверью.
Василий Иванович ощутил в душе лёгкое волнение: сейчас свершится то, ради чего он явился в Иосифову обитель. Мысль, что Вассиан Патрикеев пострадал безвинно, явилась ему давно, наверно год назад, но только в Волоке он впервые отчётливо осознал свою вину перед ним. Да, он приехал сюда ради искупления великой вины, очищения своей совести.
В палату, тяжело дыша, вошёл Феогност Ленков.
– Хочу видеть старца Вассиана, - обратился к нему Василий Иванович.
– Какого Вассиана?
– Заспанный Феогност не мог взять в толк, кого желает лицезреть великий князь.
– Того самого, коего тебе велено надзирать. Феогност смутился.
– Недостоин сей еретик внимания государя.
– То не твоя забота. Веди нас к Вассиану Патрикееву. Не смея перечить государю, тюремщик запалил свечу и направился к выходу. Опираясь на Дмитрия Палецкого, Василий Иванович пошёл следом за ним. Миновав длинные сени, повернули направо и по стоптанным заплесневелым ступенькам спустились вниз. Феогност остановился возле одной из дверей, вставил в замок ключ.
– Вот здесь и содержим проклятого еретика, - раздражённо проворчал он.
Дверь, открываясь, громко скрипнула.
– Дай свечу мне, а сам останься с Дмитрием здесь - Пригнувшись, Василий Иванович шагнул внутрь. От резкого запаха нечистот и прели закружилась голова. Колеблющееся пламя свечи озарило ворох соломы, поверх которого лежал человек, укрывшийся рваной рогожей.
– Ни днём, ни ночью от вас, душегубцев, покоя нет!
– Голос показался Василию Ивановичу знакомым, но он никак не мог признать в человеке, укрытом дерюгой, бывшего своего любимца, могущественного и гордого старца Вассиана Патрикеева.
– Кто здесь?
– тихо спросил великий князь.
Дерюга приподнялась, из-под густых нависших бровей глянули небольшие раскосые глаза.
– Ты ли это, Вассиан?
– Дивлюсь твоей памяти, государь: два года всего не виделись, а уж не признаешь.
– В голосе старца слышалось злое раздражение.
– Или не ждал, что предстану перед тобой в таком непотребном виде?
– И впрямь не чаял увидеть тебя таким.
– Отчего же не чаял? Сам повелел отправить меня в логово презлых иосифлян.
– Церковный собор тебя осудил…
– На собор не кивай. Стяжатели всюду трезвонят: суд великого князя никем не посуждается, потому как это суд Божий. Без твоего, государь, ведома и согласия митрополит Даниил не вправе был судить меня. Да и суд ли это был? Что ни слово, то клевета, поклёп, навет. И ты, государь, спокойно внимал всей этой мерзости, а наслушавшись, судил неправедно. Нет, не от Бога твоя власть, от дьявола, смущающего души людей! Но скоро грядёт суд истинный, Божий, и ты затрепещешь как осиновый лист!