Василий III
Шрифт:
— А вы что, очень торопитесь на тот берег? — раздался поблизости старческий голос.
Путники огляделись и только тут заметили рыбака, изготовившегося развести костерок. Рыбак был стар, худ и лыс. Лицо и шея его изрезаны глубокими морщинами.
— Хотелось бы сегодня переправиться на тот берег.
— А что в том толку? Все равно ночевать придётся хоть на этом, хоть на том берегу. Тут, однако, люди есть. Вы куда путь держите?
— В заволжские скиты идём.
— В монашество, значит, решили податься… Не пойму я, зачем люди туда стремятся? Лёгкой жизни, видать, жаждут. Встал, помолился, поел, опять помолился… А жизнь идёт
У Кудеяра от запаха ухи аппетит разыгрался. Он с нетерпением заглядывал в котелок, в котором весело булькала вода и время от времени всплывали соблазнительные рыбьи куски.
— Что может быть вкуснее наваристой ушицы? — продолжал старик, помешивая в котелке деревянной ложкой. — Ночью заснёшь в шалаше на свежем воздухе. Звёзды над тобой сияют, пахнет всякими травами…
— Жена-то у тебя есть? — полюбопытствовал Андрей.
— Жена-то была, да лет восемь как скончалась по болести. Один я теперя. Зимой в Плёсе живу, изба у меня там, а до поздней осени возле реки промышляю. Ну что ж, ушица, кажись, поспела. Садитесь, гости дорогие, к горшку.
Андрей с Кудеяром не заставили себя упрашивать. Старик не спеша продолжал рассказывать о себе:
— Раньше я бобров добывал, видимо-невидимо их в Плесской волости было. Ныне же совсем не то. Великий князь не так давно дал плесским бобровникам грамоту, разрешающую им ловлю бобров, а в грамоте той писано: коли не добудут они зверя, то должны платить великому князю денежки. Вот я и бросил бобровый промысел. Зверя-то мало осталось, а деньги платить понапрасну кому охота? Да и откуда им у меня взяться, денежкам-то? Места же здешние дюже пригожие. Главное украшение — Волга привольная. Глядишь на неё с утра до ночи, не налюбуешься. Взад и вперёд купеческие струги снуют, разные товары везут.
— Как тебя звать-то?
— Яковом кличут.
Костёр прогорел. Солнце скатилось в дальний лес, и темень сразу же спеленала окрестности.
— Залазьте в шалаш, там ночь переждём, а утресь перевезу вас в Заволжье.
В шалаше было сухо и тепло. Духовито пахло сеном. Где-то вдалеке, в нагорной части, громко ухнуло.
— Что это? — сквозь одолевавшую его дремоту спросил Кудеяр.
— А это лешак по лесам бродит, деревья ломит, зверей гоняет да ухает. Не хочет, лохматый, спать ложиться. Теперича ему на глаза не суйся, лют он на всех. Таким до Ерофеева дня [187]будет. А как придёт Ерофей, хватит лешака по башке, тот в землю зароется и станет крепко спать до Василия Парийского.
— А к нам лешак не придёт?
— Не бойся, к нам не пожалует. Однажды, сказывают, мужик захотел подсмотреть, как леший под землю будет проваливаться. Многое он ведал, но этого не знавал. Утром Ерофеева дня пошёл он в лес да и повстречал лешака. Мужик не сробел: шапку долой, а и ему челом. Леший ничего не сказал гостю, стоит да смеётся. Человек стал пытать его: «А есть ли у тебя, Иваныч, хата да жена-баба?» Повёл леший мужика к своей хате по горам, по долам, по крутым берегам. Шли, шли и пришли к озеру. «Не красна же твоя изба, Иваныч! —
Яков громко зевнул. Кудеяр, не дослушав конца рассказа, уснул. Андрею не спалось. Он чутко вслушивался в ночные звуки. Невдалеке равномерно бились о берег волны. Казалось, будто река слабо дышит во сне. Вот хрустнула ветка. Неведомый зверь остановился возле шалаша, шумно вздохнул и стал лакать воду.
«Никак лешак пожаловал», — подумал Андрей и глянул в отверстие шалаша. На фоне серого неба проступила огромная ветвь. То были рога сохатого, спустившегося к реке на водопой.
Много монастырей повидал на своём пути Андрей, но нигде не приглянулось ему. В середине октября вышли они с Кудеяром к тихой речке, за которой на ровном месте вздымалась поросшая лесом гора. На вершине её из сосновой зелени торчала маковка церкви, а по склонам были разбросаны скитские постройки.
День был пасмурный, тихий. Из набежавшей тучки брызнул дождик и убежал на противоположный берег реки, покрыв пузырями её поверхность. Тропинка, петляя между деревьями, вывела путников к узенькому мостику, переброшенному через реку. Остановившись посреди моста, Андрей осмотрелся по сторонам и впервые был поражён красотой невзрачного дерева рябины.
Многие деревья уже полностью обнажились, другие ещё щеголяют в ярких нарядах, которые, однако же, обветшали, расползаются на глазах, легко рвутся бесстыдником-ветром. В октябрьскую пору красота как бы стекает с деревьев на землю: с каждым днём гаснут, меркнут, мрачнеют кроны, но зато какими замечательными праздничными теремами предстают муравейники, молодые стройные ёлочки! И вот наконец наступает осенний день, когда во всей своей красе является людям рябина — замечательнейшее дерево русского леса. Словно кто-то запалил по опушкам и полянам огромные, никого не греющие костры.
— Красота-то здесь какая! Тишина, покой…
— Смотри-ка, монахи рыбу в речке ловят.
Возле самой горы речка разлилась широко, и в заводи виднелись две лодки, в которых неподвижно сидели монахи с удочками в руках.
— Хорошо здесь?
— Мне тут поглянулось.
— Ну что ж, попробуем упросить игумена принять нас в свою обитель.
Игуменом оказался один из монахов, ловивших рыбу. Отдав келарю добычу, он позвал гостей в свою келью. Отец Пахомий был приземист, седобород, медлителен в движениях. А глаза имел шустрые, любопытствующие.
— Вижу, — ласково заговорил он, — издалека вы к нам пожаловали, очень даже издалека. Что же вас привело сюда, в эдакую глушь?
— Просим, отец Пахомий, принять нас в свой монастырь.
— Эвон чего захотели! Монастырь — не гостиный двор. К монастырской жизни способность надо иметь.
— Но и желание тоже.
— В монастырях многие жить желают, думают, будто здесь хлеб самый дешёвый. Коли вы лёгкой жизни хотите, ищите себе другой монастырь. Я же лежебок не терплю. Всяк у нас своё дело делает: кто рыбу ловит, кто грибы собирает, а кто дровишки на зиму заготавливает. Иные столярничают, бондари кадушки да бочки мастерят.