Василий III
Шрифт:
— Как живёшь-поживаешь, добрый молодец? Давненько не навещал нас. Поди, забыл, по весёлой да шумной Москве гуляючи, о любви своей?
— Нет, матушка, не забыл. Днём и ночью о славной Марфуше думаю, даже во сне не раз её видел.
— Ну? — удивилась игуменья. — Неужто в Москве пригожее нет?
— Нет, матушка.
Ульянея помолчала минуту, потом, впившись в него глазами, спросила:
— А по-серьёзному ли ты любишь её? Хочешь ли ты в жёны взять Марфушу или просто так побаловаться
— Если бы Марфуша стала моей женой, то о большем счастье я не мечтал бы.
— Коли так, ступай пока и будь готов выехать из обители в любой миг.
Едва Андрей вышел, игуменья приказала Евфимии позвать Марфушу.
— Что-то ты бледной да печальной стала, дочь моя?
— Отчего же мне веселиться, матушка? Наказано мне не отлучаться из кельи ни на един миг. С утра до вечера всё одна да одна, даже милой Аннушке не велено навещать меня. По указанию твоему все книги священные читаю. Тем только и занимаюсь.
Ульянея нежно обняла Марфушу.
— Не печалься, навеселишься ещё вволю. Поди, не забыла московского молодца, в кулачном бою побитого?
Марфуша покраснела до корней волос и промолчала.
— Он вон вновь заявился, говорит, жить без тебя не может.
От этих слов из глаз Марфуши полились слёзы.
— Что ж ты, глупая, плачешь? Радоваться должна, что добрый молодец по тебе так страдает.
— Радости мало в том, матушка, всё равно не сможем мы быть вместе. Ждёт меня пострижение в инокини и служение Господу Богу до конца дней своих.
— Пока что ты не инокиня, а белица, потому путь в мир тебе не заказан. А может, не люб он тебе? Что ж ты молчишь? Говори: люб или не люб?
— Люб, люб, матушка! Каждый день молюсь о том, чтобы забыть о нём, а он всё на уме. Грешна я!
Ульянея прошлась по палате, пыталась справиться с охватившим её волнением. Потом приблизилась к Марфуше, обняла её и зашептала:
— Дочь моя милая, горячо любимая! Жаль расставаться с тобой, да, видать, иначе быть не можно. Отпускаю тебя в мир вместе с Андреем, мужем твоим, будьте счастливы до конца дней своих, живите в любви да согласии!
Марфуша ничего не могла понять.
— Правду ли, матушка, слышат уши мои?
— Правду, правду, Марфушенька! Беру грех тяжкий на душу, чтобы избегнуть ещё большего греха, злодейства великого. — Игуменья протёрла глаза. — Будь внимательна, дочь моя, и сделай так, как я велю. Поклянись прежде, что никто и никогда не проведает о словах моих.
— Христом-Богом клянусь, матушка!
— В нашей обители грех приключился. У одной из монахинь дитё народилось. Ведаешь ли о том?
— Ведаю, матушка. Почудилось ночью, будто где-то поблизости младенец плачет.
— Младенцу этому, чаду беззащитному, беда грозит неминучая. Ежели
Марфуша помолчала, обдумывая слова игуменьи.
— Я согласна, матушка, только смогу ли сохранить его в живых?
— Я научу тебя, как заботиться о нём, как кормить и пеленать. Нынешней ночью Евфимия принесёт младенца в твою келью, и вы с Андреем тайно покинете обитель.
— А согласен ли Андрей заботиться о младенце?
— О том я с ним ещё не говорила. Но чует моё сердце: человек он добрый, сильный, и тебе и младенцу станет надёжной опорой и защитой. А пока ступай, дочь моя, собирайся в дорогу. Вечор я позову тебя и скажу, куда вы должны путь править, покинув обитель. Денно и нощно помни: ежели младенец погибнет, грех тяжкий, незамолимый падёт на твою душу!
Закрыв глаза, игуменья некоторое время сидела неподвижно, потом встряхнулась и хлопнула в ладоши. В дверь заглянула келейница Евфимия. Ульянея поманила её пальцем.
— Ты вот что сделай сейчас. Пойдёшь на торг, в тот ряд, где игрушки продают. Купи куклу, на дитё человеческое похожую. По дороге загляни к плотнику и вели до заутрени доставить на монастырский двор гроб самый малый.
Келейница, привыкшая беспрекословно выполнять любые поручения игуменьи, не стерпела и спросила:
— Да разве у нас кто умер, матушка?
— Не твоего ума дело! — отрезала игуменья. — После плотника навестишь каменщика. Прикажи явиться ко мне до заутрени. Да пусть что нужно для работы захватит с собой. Всё ли упомнила?
— Всё сделаю, матушка, ничего не запамятую.
— Ступай с Богом.
Ульянея покинула свои покои вслед за Евфимией и направилась к келье, расположенной в дальнем конце монастыря. Прислушиваясь, постояла возле двери, затем шагнула через порог.
Соломония повернулась на скрип двери и, увидев игуменью, встала, чтобы принять благословение.
— Спит? — Ульянея кивнула головой в сторону ребёнка.
— Спит, матушка.
— Не надумала, как назвать его?
— Хочется мне назвать его Георгием в честь святого, в день которого он явился на свет Божий.
— Хорошо удумала, Софья, пусть необорим сын твой будет, как Георгий Победоносец! Сама-то как?
— Благодарствую, матушка. Ниспослал мне Господь радость великую, словами трудно выразимую. Никогда ранее, даже в палатах великокняжеских живучи, не ведала я такого счастья. Раньше вот мужа своего, Василия Ивановича, власти да богатства лишиться боялась. Ныне ничего мне не надобно, был бы лишь он рядом. Прижму сына к себе и нежность чувствую великую, небывалую!