Шрифт:
Baсилий Иванович Чапаев "Новые истории"
Эпиграф:
"Так вот ты какой,
северный олень!"
Глава первая
На сеновале было тепло и пусто. Где-то в ночной тиши нервно орали полоумные петухи.
– Ну, Анка !
– сказал Петька тоскующе.
– Отвянь, - миролюбиво попросила Анка, ложась на живот на теплое колючее сено, так что Петька имел прекрасную возможность похлопать ее по крутому розовому заду, за что и был зверски укушен за палец.
– Анка, ты ж не думай, - сказал Петька.
– Я насчет твоей личности
– Ща, - многообещающе сказала Анка.
– Отобью я те сей потребный енструмент и все твое намеринье...
Петька опасливо принял позу футболиста в защите перед штрафным и вздохнул.
– И чего бы сказал по сему наглому поводу наш незабвенный Василий Иваныч ?
– продолжила Анка назидательно, и, перекрестившись, добавила:
– Царствие ему небесное, конечно.
– Ну, - сказал Петька после некоторого затишья.
– Ну давай же, давай еще разочек...
– Бог с тобой, зараза, - смягчилась Анка и откашлялась.
– Давай же, ирод...
Испуганно шарахнулся в сторону от сеновала глупый бык Базилио и испуганно заводил куцыми ушами, потому что из всех щелей сеновала раздавалась громкая пролетарская песня:
– Ви-ихри вра-аждебные ве-еють над нами.... Те-емные си-и-илы нас зло-обно гнетуть!
И тут же раздался истерический женский визг. Когда Петька вынырнул из недр прошлогоднего сена, куда он спрятался от надвигающейся опасности, он с удивлением заметил, что в проеме в досках, куда тычет пальцем обалдевшая Анка, находится взъерошенная рожа самого начдива, украшенная свежим фингалом под левым глазом.
– Василь Иваныч !
– заорал Петька и бросился обниматься.
Выбравшись из крепких объятий заместителя, начдив поправил сбившийся набок ус и сказал:
– Анна, а ну-тко, оставь нас с Петром...
Анка, махнув на прощанье задом, скрылась внизу, и тогда Василий Иванович, выжав намокшие кальсоны, сказал:
– Товарищ Петька, объявляю те крутую благодарность за проявленное мужество как в масштабах профорсированной речки Урал, так и в мировой масштабе тоже конечно. Во.
Совершенно офигевший Петька испуганно заморгал и ничего лучше не нашел, кроме как сказать:
– Ура!!!
Анка с визгом умчалась, решив, что белые перешли в гнусное наступление.
– О, дуреха, - сказал Василий Иванович, изготовляя из клочка бумаги самокрутку. Петька тягостно вздохнул.
– Ну, Василь Иваныч, покажем теперича белякам ?
– спросил он, изображая задорный блеск в глазах.
– А че такое то ?
– спросил начдив.
– И покажем...
– А вот, Василь Иваныч, могем мы супротив буржуев в мировой масштабе спойти ?
– А че ж, могем, - многообещающе сказал Василий Иваныч, затягиваясь ароматной струей дыма.
– Петенька, - Анка появилась внизу, под сеновалом.
– Вы че там, совещаетесь ?
– Анна !
– гневно сказал Василий Иванович, топая босой ногой.
– Да я чего, я ж ничего, - сказала Анка, медленно пятясь в сторону ветхой двери.
Она зацепилась юбкой за нечто острое,
– Эх, Анка, - сказал он.
– Такая телка пропадает...
– Чего ж пропадает ?
– возмутился Петька.
– И ничего не пропадает... Мы с нею, можа... того... жениться буем... Анка, ведь правда ?
– Правда, Петенька, - сказала Анка, отрывая юбку от мешающегося гвоздя.
– Обя-я-язательно буем...
– Тебе ? На Анке ? Жениться ? Ха !
– Василий Иванович выронил самокрутку и зашелся в истерике.
Петька, как оплеванный и обернутый мятой бумагой и шкурками от воблы, стоял на четвереньках и смотрел, как веселится начдив. Сухое прошлогоднее сено горело, как керосин. Яркий столб оранжевого-красного огня поднялся до небес. Петька, в одном сапоге и кальсонах, и Василий Иванович, в гимнастерке, стояли рядом и смотрели на пламя. Анка сжимала под мышкой валенок и помятый тульский самовар.
– Повеселились, - сказал Василий Иванович, отбирая у Анки валенок, а у Петьки - сапог.
– Хороший был, конечно, сеновал, - поддакнул Петька.
– А скажи мне, Анна, - потребовал Василий Иванович.
– Вот помнишь ли ты такого козла, из города, ну, который еще на петькину кобылу залазить никак не мог ?
– Этого, Фурманова-то ? Ну, помню, конечно...
– Что у тебя с етим мерином было ? Признавайся !
– Это ты, Василь Иваныч, в какой такой смысле ?
– В полюбовной, - и Василий Иванович гневно погромыхал одревеневшим валенком.
– А не было ничего...
– созналась Анка.
– Я его и так, и сяк, а он мне: "Анна Семеновна, марксизьм, говорит, не допущает, чтобы пролетарка так, говорит, приперла пролетария. Для этого, говорит, и кровати имеются, и всякие сподручные средствы..."
– А вот допустим, что я не в полюбовной, а в политической смысле спросю?
– вмешался Петька, которому без сапога стоять было вмеру холодно.
– А в политисьской смысле он меня как лбом об стенку, - сказала Анка. Я ему говорю: "товарищ Фурманов, могет такое быть, чтобы Луна на Землю с громыханиями всякими гикнулась ?". А он мне: "Марксизьм, говорит, Анна Семеновна, таких супротиворечиев не дозволяет, потому что гвоздики, которыми Луна на небо забита, говорит, весьма даже марксистские люди делали, и по совести, говорит, а не так, как вы мне утром жареный картомфель со стами граммами выдали."
– Ну, Петька, скажи мне про наше с тобой впечатление относительно такого скверного типа ?
– потребовал Василий Иванович.
– Расстрелять его хорошо бы, - признался Петька, у которого к Фурманову были свои, Отелловские, претензии.
– Стрелять - это мы завсегда готовы, но только как нам енто дело отобосновать и чтоб он потом никуда на нас, на меня то есть, не жаловалси ? А ?
– Надобно, Василь Иваныч, крепко подумать, - сказал Петька и постарался незаметно удалиться. С крепкими раздумьями у Петьки всегда было плохо.