Василий Каразин. Его жизнь и общественная деятельность
Шрифт:
В тесной связи с университетом, как дополнение предполагаемой системы образовательных учреждений, Каразин проектировал устройство училища сельского домоводства и школу ремесел и рукоделий, которые должны были зависеть от Харьковского университета и содержаться на его средства.
Такое-то всестороннее образовательное учреждение задумал Каразин основать в Харькове и не сомневался в успехе своего начинания. Снабженный формальными доверенностями дворян Слободско-Украинской губернии и харьковского городского общества хлопотать об открытии университета и постановлениями о пожертвованиях, Каразин отправился в Петербург и здесь немедленно явился во дворец, чтобы лично доложить Александру I o положении дела, начатого им с полного одобрения государя. Александр I, однако, на этот раз не принял Каразина, а велел ему сказать, чтобы он представил все, что имеет, по начальству. Страшно был поражен Каразин таким отношением к нему и начатому им делу; но делать было нечего: он представил все документы по делу Харьковского университета Муравьеву, председателю комиссии об училищах, в которую он сам незадолго перед тем был назначен управителем дел, – и отсюда начинается продолжительная волокита, которую устраивали сильные люди того времени, ненавидевшие недавнего царского любимца, потерявшего теперь благоволение государя. Ниже мы выясним причины перемены отношения Александра I к Каразину, а теперь продолжим рассмотрение судьбы вопроса о Харьковском университете, решение
Дело о Харьковском университете пошло «по начальству». Муравьев представил переданные ему Каразиным бумаги министру народного просвещения Завадовскому, а этот последний – министру внутренних дел Кочубею. Начались всевозможные запросы и справки. Канцелярии вступили в дело и показали себя обычными мастерами по части затягивания решения вопроса. Каразин хлопотал, бегал ко всем лицам, от которых зависело подвинуть дело, настаивал, – но дело не двигалось. А между тем он был так уверен, что решение вопроса не встретит никаких затруднений, и ожидал, что университет будет открыт уже с 1803 года, и эту уверенность передал и харьковскому дворянству. Можно представить себе, как должна была возмущаться пылкая натура Каразина тем черепашьим ходом дорогого ему дела, какой придали ему петербургские канцелярии. Наконец, в декабре 1802 года он пишет горячее письмо министру внутренних дел Кочубею, который должен был сделать доклад императору о пожертвованиях и прошении харьковских дворян и горожан, но не делал. В письме Каразин горько жалуется на затяжку дела, сетуя на неосновательность ее.
Указав на необходимость университета для южной России, на легкость создания его благодаря пожертвованиям, на то, что само правительство решило устроить несколько новых университетов и один из них предположено открыть именно в Харькове, что дело, которое он затеял, два раза было одобрено императором, что скорое разрешение вопроса вызовет новые пожертвования, а затяжка приостановит их, Каразин заканчивает свое обращение к графу Кочубею словами:
«Я пишу как отчаянный человек. Посрамление навеки пред обществом здешним, мест сильных, возненавидевших меня еще более прежнего, укоризны и клятвы оскорбленной чести многих сотен дворян, которые увидят, что пожертвовали только для того, чтоб быть предметом всеобщего посмеяния, – все это ожидает меня. Унылое мое состояние умножается еще мыслью, что надолго будет упущен случай оживить деятельность в стране плодородной и способной к заведениям всякого рода, но ныне, со всем изобилием своим, малополезной для России. Скажу более: навеки, может быть, будет потерян случай, самый редкий, произвести в российских дворянах энтузиазм к общему добру и к успехам воспитания; и – увы! – самым убедительным образом будет доказано, что покушения частных лиц, к сему клонящиеся, суть не что иное, как безрассудство, ведущее к тому, чтобы быть осмеянным и угнетенным!..»
Последствием письма к графу Кочубею была резолюция последнего: «Немедленно составить доклад». Однако это «немедленно» протянулось еще два месяца, и понадобилось новое письменное настояние Каразина, чтобы наконец доклад был представлен императору. Последний приказал благодарить харьковских дворян и горожан за пожертвования и наградил губернского предводителя орденом, городского голову чином и соборного протоиерея наперсным крестом. Самого Каразина спрашивали от имени императора о награде, которую он желает получить за свои хлопоты по данному делу, но Каразин отклонил от себя всякое вознаграждение. Зато его огорчило то, что был награжден губернский предводитель, всего менее содействовавший делу, и обойдены лица, стараниями которых были вызваны пожертвования, и он сделал об этом представление графу Кочубею. Последний согласился с Каразиным, но не решался обращаться по этому поводу к императору. Тогда Каразин обратился к последнему лично от себя и указал лиц, которых, по его мнению, следовало наградить. Император уважил ходатайство Каразина, и все указанные им лица получили награды.
Дело университета подвинулось вперед, но шло по-прежнему медленно. В конце января 1803 года был назначен попечитель «учреждаемого» в Харькове университета. Это был граф Потоцкий, личность в высшей степени почтенная. В это время Каразин уже приискал несколько профессоров. Пора было приступать к фактическому устройству университета. Сам Потоцкий по семейным делам должен был ехать за границу, и он отправил в Харьков Каразина, поручая ему «принять всевозможные меры касательно первоначального устроения университета, дабы приуготовить все к открытию его».
Приехав в Харьков, Каразин с величайшим огорчением узнал, что к собиранию пожертвованных денег еще не было приступлено и что комиссия, которую должны были выбрать жертвователи и которая должна была озаботиться устройством помещения для университета, еще не существовала, а тем более не существовало помещения. Каразин решил сделать все сам. Основываясь на предписании министра внутренних дел, он потребовал сдачи генерал-губернаторского дома, предназначенного для университета. Но тут встретились препятствия: во-первых, не знали куда деть некоторые присутственные места, помещавшиеся в означенном доме, а во-вторых, из дома не мог выехать губернатор по причине грязи, покрывавшей харьковские улицы, как он доносил о том министру внутренних дел. Наконец, через два месяца дом был сдан, и Каразин мог приступить к необходимым переделкам и приспособлениям его. Но где взять для этого денег? Сбор пожертвований был отложен до особого съезда дворян. Оставалась надежда на те 69910 рублей, которые была должна казна харьковскому дворянству и которые последнее пожертвовало в пользу университета. Деньги эти лежали в Петербурге готовыми, но их не высылали. Тогда Каразин решился делать все – перестройку домов для университета, устройство лаборатории, библиотеки, разных кабинетов, университетской типографии, наем мастеровых – за свой личный счет, для чего заложил свое имение в харьковский приказ общественного призрения. Вместе с тем Каразин озаботился приисканием места, где можно было бы впоследствии устроить постоянное помещение для университета. Место это он нашел за Сумской заставой в размере 318 тысяч квадратных сажен, которые тогда были приобретены за 6 тысяч рублей, а ныне стоят несколько сот тысяч рублей. Наконец средства Каразина истощились, и он решился отправиться в Петербург, надеясь получить там помощь для продолжения дела. Он мог рассчитывать, кроме вышеупомянутых 69910 рублей, обещанных казною харьковскому дворянству, еще на 125 тысяч рублей, которые приходились на долю Харьковского университета из суммы, ассигнованной в целом на потребности учебных округов. Однако ни те, ни другие деньги не выдавались. Каразин настоял перед графом Кочубеем о докладе государю о вышеупомянутых дворянских деньгах. Состоялось высочайшее повеление о выдаче их; но когда обратились за ними к министру финансов, тот заявил, что имеется высочайшее повеление о выдаче упомянутых денег лишь в следующем году. К довершению огорчения Каразина он получил в это время письмо от Потоцкого, в котором тот сообщал ему о своих неприятностях. Пребывание за границей делало для Потоцкого удобным подыскивание для Харьковского университета профессоров, которых, за недостатком сведущих людей в России, приходилось тогда приглашать оттуда. Потоцкий вступил в переговоры с несколькими учеными, но эти переговоры не могли привести ни к чему, так как ему не высылали из Петербурга денег для уплаты приглашаемым расходов по переезду в Россию и трети жалованья вперед, – условие, которое поставил сам Потоцкий приглашаемым и которое он не мой выполнить. Не желая больше компрометировать себя, он прервал начатые переговоры
«Правление иногда не знает, что делается у попечителей; иногда же попечители относятся к министру; сей посылает в правление, а правление отсылает к попечителям, которые нередко опять представляют министру одно и то же дело, утолстившееся только на круговом пути своем от бесполезных таковых отношений, предложений и представлений. Дела ведутся по-домашнему: собираются у министра в гостиной комнате за ломберным его столом, и в его присутствии читают его же предложения, на них ответствуют и собственные рассуждения делают, поминутно прерываемые его сбивчивыми и темными фразами. Так что он в одно время бывает и предлагатель, и исполнитель, и член, и председатель, и министр. Сего недовольно: часто он, забывшись, собственные свои приговоры принимает за мнения членов, оспаривает их или берет к себе в кабинет исправлять; а после нескольких дней читают в собрании ту же бумагу и опять исправляют как бы новость, которая прежде никогда не была предметом рассуждений; и сей порядок – увы! – нередко возобновлялся два и три раза сряду над одним и тем же делом».
О тогдашнем министре народного просвещения графе Завадовском сохранились следующие авторитетные отзывы: граф Строганов писал в 1804 году Новосильцеву: «Наше народное просвещение идет немного тихо. Господь Бог, создавши мир в шесть дней, почил в седьмой, а наш министр делает лучше: он ничего не делает шесть дней и, несмотря на то, отдыхает в седьмой». Еще решительнее отзыв императора Александра I, который писал Лагарпу в 1803 году: «Сожаления ваши о назначении Завадовского министром народного просвещения весьма бы уменьшились, если бы вам была известна организация его министерства. Он не имеет никакого значения. Всем управляет совет, состоящий из Муравьева, Клингера, Чарторыйского, Новосильцева и др.; нет бумаги, которая не была бы обработана ими, нет человека, назначенного не ими. Частые сношения мои, в особенности с двумя последними, мешают министру ставить преграды тому добру, которое мы стараемся делать. Впрочем, мы сделали его уступчивым донельзя, – настоящая овца; словом, он ничтожен и посажен в министерство только для того, чтобы не кричал, что он отстранен». Однако, как видно из свидетельства Каразина, Завадовский, именно в силу своей ничтожности, ставил преграды всякому добру, которое могло делать министерство народного просвещения. И такой человек оставался во главе этого нового министерства целых 8 лет – именно то время, когда оно должно было проявлять широкую реформаторскую деятельность, – и все потому, что Александр желал, чтобы этот совершенно ничтожный, по его мнению, человек, «настоящая овца», «не кричал, что он отстранен». Этот любопытный факт бросает яркий свет на характер эпохи и самого Александра I. Вместо одной канцелярии заведено три, причем одна вечная – министра, ничего не делая, стоит 22 тысячи рублей, а еще одна, стоящая 5 тысяч рублей, занята исключительно записыванием доходов с «щукинского» дома (всего 13 тысяч рублей), на которые содержалась третья канцелярия – работающая.
Приведенное нами письмо служит образчиком той бесцеремонной прямоты, с которою Каразин отзывался о людях и делах как в частных разговорах, так и в официальных бумагах, не исключая и представлений императору. Неудивительно, что Каразин сумел вооружить против себя всех тогдашних сильных людей, а они в свою очередь сумели избавиться от этого беспокойного человека. Ниже мы еще будем иметь случаи привести примеры подобной же прямоты Каразина, всегда называвшего вещи по их именам.
Мы не знаем, какой результат последовал от этого письма Каразина Александру I. Во всяком случае, дело Харьковского университета по-прежнему было заторможено. Нет сомнения, что всякий другой на месте Каразина, встречая отовсюду одни препятствия и ниоткуда поддержки, давно бы счел себя вынужденным оставить данное дело. Но Каразин, как мы видели, считал дело Харьковского университета делом своей чести; к тому же он слишком любил свою Украину, для которой университет, по его мнению, составлял насущную потребность. И он решил довести дело до конца, каких бы личных лишений и неприятностей оно ему ни стоило. Положение его еще ухудшалось благодаря личным неприязненным отношениям к нему многих из тогдашних людей власти. О Завадовском и говорить нечего: он не терпел Каразина как человека, не дающего ему покоя и могущего без церемонии доводить обо всем до сведения императора. Но вот образчик отношения к нему других сановников. Когда в Харькове состоялись постановления дворян и горожан о пожертвованиях, Каразин послал первое известие о том Трощинскому, при котором он тогда еще числился на службе, будучи уверен, что тот немедленно доведет об этом выдающемся факте до сведения императора. Но Трощинский даже не подумал об этом.
Кочубей, тогдашний министр внутренних дел, к которому Каразин обратился с письмом за два дня до вышеприведенного письма к Александру I, прося его распоряжений о сдаче домов, предназначенных для Харьковского университета, и выдаче денег, следовавших харьковскому дворянству за подводы, – позволил себе сказать, обращаясь к Сперанскому, игравшему тогда в министерстве внутренних дел первую скрипку: «Развяжите меня как-нибудь с этим человеком». При таких-то отношениях с тогдашними министрами Каразин должен был постоянно напоминать им о своем любимом детище, хлопотать за него, просить, требовать. И Каразин делал все это, не оставляя ни на минуту в покое всех, от кого зависело подвинуть дело к окончанию, и делая многое, если не все, за свой страх и на свой счет. И только благодаря такой настойчивости, пренебрежению к своим личным обидам и оскорблениям, щедро сыпавшимся на него, и пожертвованию своими средствами, Каразин довел дело до конца.