Василий Лановой. Самый обворожительный офицер
Шрифт:
Вася и Володя, особенно не раздумывая, тоже решили заняться этим. После спектакля они разыскали руководителей театральной студии и напористо так заявили: «Запишите нас в артисты!» В это сейчас, может быть, не все поверят, но случилось чудо. Два сорванца, регулярно причинявшие своими уличными выходками головную боль родителям, враз стали приличными, воспитанными ребятами. Они словно выпали из всей своей предыдущей жизни, с ее воровством, глупой удалью, курением и драками в подворотнях. Все их свободное время теперь занимал самодеятельный театр, в котором пацаны, что называется, дневали и ночевали до десятого класса. Вот и не верь после этого в «волшебную силу искусства».
Справедливости ради стоит заметить, что в описываемые времена именно эта
А душой и локомотивом студии являлся Сергей Львович Штейн. О нем мы еще расскажем обстоятельнее. Пока что лишь отметим, что в становлении личности Василия Ланового этот человек сыграл едва ли не решающую роль. Штейн как никто другой умел создать особую ауру. Он увлекал ребят собственным интеллектом и одержимостью театром, приходил в аудиторию, снимал пиджак, вешал его на спинку стула и садился за пианино. Лилась музыка Моцарта, Бетховена, Шопена, Чайковского. Кроме режиссерской профессии он в свое время получил еще и хорошее музыкальное образование, сам сочинял музыку к некоторым пьесам. Песня, написанная им к спектаклю «Овод», стала гимном студии. Сергей Львович учил своих юных воспитанников творить, фантазировать, воспитывал у них нетерпимость к штампу, к равнодушию как в искусстве, так и в жизни.
Студийцы больше всего любили репетировать. Конечный результат не сильно их обременял. Им нравилась атмосфера поиска, в который их вовлекали педагоги. Очень скоро все так сдружились, что уже не мыслили себе существования друг без друга, без студии. Мальчишки и девчонки читали стихи или отрывки из литературных произведений. Они спрашивали друг друга, где находится город, в котором происходит действие «Ревизора», как звали отца Гамлета, какую кличку носила лошадь Дон-Кихота, как пострижены деревья и кусты в парке Версаля.
Здесь особенно хороша была Лидия Михайловна Сатель. Она вела занятия по художественному чтению и старалась привить своим питомцам любовь к большой литературе. Под ее влиянием ребята погружались в некое силовое поле высокой культуры. Лидия Михайловна ориентировала учеников на классику, на самую высокую литературу. Например, первым произведением, с которого начались сценические занятия, была «Война и мир» Л. Н. Толстого. Давая каждому из студийцев по отрывку из романа, она помогала им докапываться до глубин толстовской мысли, до истинной красоты художественного слова.
Пройдут годы, и Василий Семенович, вспоминая Лидию Михайловну, признается:
«И с тех пор я хожу по «Войне и миру» как по большому дому, где много комнат, но мне они все известны».
Кстати, однажды Сатель подготовила целую программу художественного слова под названием «Наташа Ростова».
Василий Лановой читал в ней описание первого выезда героини на бал:
«Наташа с утра этого дня не имела минуты свободы и ни разу не успела подумать о том, что предстоит ей. В сыром, холодном воздухе, в тесноте и неполной темноте колыхающейся кареты она в первый раз живо представила себе то, что ожидает ее там, на бале, в освещенных залах, – музыка, цветы, танцы, государь, вся блестящая молодежь Петербурга. То, что ее ожидало, было так прекрасно, что она не верила даже тому, что это будет: так это было несообразно с впечатлением холода, тесноты и темноты кареты. Она поняла все то, что ее ожидает, только тогда, когда, пройдя по красному сукну подъезда, она вошла в сени, сняла шубу и пошла рядом с Соней впереди матери между цветами по освещенной лестнице. Только тогда она вспомнила, как ей надо было себя держать на бале, и постаралась принять ту величественную манеру, которую она считала необходимой для девушки на бале».
В другой программе он исполнял отрывок из «Тараса Бульбы» Н. В. Гоголя:
«И
Лидия Михайловна часто и много рассказывала студийцам о Гоголе, Толстом, Пушкине и других писателях, об их творчестве, жизни, произведениях. Она водила учеников по Москве, знакомила их со столичными достопримечательностями, связанными с гениями русской литературы. Так постепенно, ненавязчиво Сатель открывала перед ребятами целые пласты великой культуры, существенно расширяла для них школьную программу, пробуждала любовь к художественному слову. Конечно же, такие уроки для Василия Ланового не могли пройти бесследно.
Если говорить предельно откровенно, а по-иному нет смысла, то в театральной студии он ничем особенным не выделялся. Не скажу, что его ставили на третьи или четвертые роли. Мудрые педагоги не допускали никакой уравниловки, но и ущербным никто из студийцев себя не считал. В этом тоже заключалась особая аура студии. Однако объективно получалось так, что, скажем, Володю Земляникина в спектаклях задействовали чаще, и в целом он выступал с большим успехом. Некоторое время Вася даже находился в тени друга, поскольку заикался и долго не мог избавиться от злосчастного украинского фрикативного «г». Но не нами сказано, что терпение и труд все перетрут. Вася поставил перед собой цель избавиться от «гекания» и даже маме родной не давал спуску. Он просил ее, даже требовал общаться с ним только по-русски. Она улыбалась и приговаривала, ничего, мол, сынок, полюбят тебя и такого. Никто и никогда так не верил в счастливую звезду Василия, как его родная мама.
Друг Земляникин
Все почести этого мира не стоят одного хорошего друга.
Как я уже говорил, с другом моему герою откровенно повезло. Вася и Володя были самыми обыкновенными московскими подростками, похожими друг на друга во многом, даже в том, что оба заикались, но все же разными. В отличие от Герцена и Огарева, они не давали совместной клятвы, глядя с Воробьевых гор на любимый город, однако пронесли свою дружбу через долгую жизнь, ничем не омрачили детских мечтаний и устремлений.
В их непростых отношениях случалось всякое. Они вздорили, мирились, опять ругались. Не было только предательства. Это, дорогой мой читатель, была образцовая мужская дружба настоящих людей. И потому я с особым удовольствием расскажу здесь о цельном человеке, актере театра и кино, заслуженном артисте России Владимире Михайловиче Земляникине.
Тоже москвич. На год старше Ланового. Пережил первые бомбежки Москвы.
«Все помню. Бомбежки помню. Как тащили меня в бомбоубежище, помню. Потом я заикался. Видимо, так эмоционально воспринял зловещие те налеты на Москву. Уже в эвакуации меня водили к какой-то бабке. И чего-то она там сливала. То ли, какой-то воск, то ли что иное. Молитвы надо мной читала. Давно все это было, а вот помню. Отец мой работал на ЗИСе. Очень боялся, что из меня бандит вырастет. И не без оснований. Я шкодливым пацаном рос. Но на счастье мое мы с Васей Лановым записались в театральную студию, и уже нам было с ним не до глупых проказ. Вместе мы сыграли главные роли в спектакле «Аттестат зрелости». За эту работу получили первую премию на Всесоюзном конкурсе художественной самодеятельности. Вася все деньги отдал матери, а я купил себе коньки и шарф».
После такого успеха решение поступать в театральное училище для Владимира было вполне естественным. В пятьдесят первом году он подал документы сразу в Школу-студию МХАТ, Щепкинское и Щукинское училища. Еще и в строительный институт. Так, на всякий случай.
Он попал в Щукинское училище, окончил его в 1956 году. Мамы к тому времени не стало, она не дожила и до пятидесяти. Так что на дипломный спектакль пришел только отец. Сын его играл такого подленького пацана со скверным характером.