Василий Шульгин
Шрифт:
Денежная реформа 1897 года, проведенная С. Ю. Витте («золотой рубль»), укрепила российскую валюту, обеспечила приток иностранных инвестиций, но ударила по помещичьим и крестьянским хозяйствам, повысив себестоимость зерна. Другими словами, индустриализация проводилась за счет подавляющего большинства населения, включая поместное дворянство, политическую опору империи.
Однако положение усугублялось еще и тем, что Германия для поддержки своих аграриев ввела вывозные премии и поощряла резкое увеличение посевных площадей. Россия ответила повышением таможенных тарифов. Витте отмечал по поводу таможенного конфликта 1893 года с Германией, что «многие ожидали, что вспыхнет настоящая война».
Дальше произошло
Нельзя сказать, что в Петербурге не понимали всей сложности внутренней экономической проблемы. Еще Н. Х. Бунге (вспомним, что Шульгин его крестник) позволил выдачу кредитов Государственного банка под торговые операции с зерном. Затем частным коммерческим банкам было разрешено выдавать кредиты под такие операции. Разрешили также переучет векселей в Государственном банке. Данные кредиты были настолько велики, что превзошли по объемам все кредиты Государственного банка. Были включены финансовые механизмы в поддержку зернового экспорта. «Не доедим, так вывезем!» — это как будто несерьезное выражение в действительности отражало реальную обстановку — требовалось укреплять бюджет.
Требования экономики, укрепления хозяйственных связей окраин с центром не позволяли Министерству финансов принимать близко к сердцу национальные региональные проблемы. Как говорил академик П. Б. Струве, один из близких В. В. Шульгину интеллектуалов: «Деньги, а не натуральный продукт — вот что взрывает покой вечности».
Витте можно назвать врагом помещиков, он не хотел давать им дешевых кредитов, считая возможным расширение крестьянских кредитных учреждений, заметно поворачивая в сторону социального процесса, который потом ярко выразится в последующей аграрной реформе П. А. Столыпина.
Витте, может, и не был бы столь суров к отечественным аграриям, если бы не финансовое положение страны. Неурожай и голод 1891 года, на ликвидацию которого были потрачены почти все свободные средства Государственного банка, вычеркнули из повестки дня вопрос о поддержке деревни. К тому же в связи с правительственным запретом зернового экспорта (из-за голода) был временно потерян внешний рынок, что Витте посчитал большой ошибкой. По его мнению, не следовало идти на поводу у чувства сострадания голодающим и создавать дополнительные хлебные резервы.
Не забудем, что профессор Пихно был членом совета Министерства финансов и соратником Витте.
Для продолжения промышленного развития оставались только два источника — иностранные займы и усиление эксплуатации аграрного мира.
За десятилетие, с 1891 по 1900 год, как и предполагал Витте, промышленное производство удвоилось — с 1493 до 3083 миллионов рублей. Особенно мощно промышленность развивалась в южнорусских губерниях — это угледобыча, металлургия, металлообработка, — куда на работу хлынул поток русских крестьян из центральных губерний, сделавший регион русскоязычным. Доля России в мировом промышленном производстве поднялась до пяти процентов (пятое место в мире). К началу XX века более 40 процентов действовавших фабрик и заводов вступило в строй в годы этого подъема. Налицо были признаки процветающего государства. Однако это верно лишь отчасти. Страна отставала там, где черпала ресурсы своего развития.
Возможно, Сергей Юльевич понимал, что в результате индустриализации в империи слетит с плеч государства правящая дворянская голова и должна будет на ее место водрузиться новая. Как назвать эту новую голову — финансово-олигархической, промышленно-инженерной, демократической? — это не имело особого значения.
Но куда должны были податься помещики и крестьянские массы?
Не надо думать, что среди высшей бюрократии было мало умных людей.
Член
16
Шванебах П. Х. Денежное преобразование и народное хозяйство. СПб., 1901.
Мысль не то что верная, а просто наболевшая. Надо было срочно внедрить в деревню индустриальные методы и повернуть ее лицом к рынку. Если из всех более десяти миллионов крестьянских хозяйств только десятая часть их торговала своими продуктами, то оставшиеся 90 процентов представляли собой огромный резервуар для роста товарного производства и расширения внутреннего рынка. Или не резервуар, а пороховой погреб?
Однако Пихно и Шульгин неспроста стали планировать строительство в имении сахарного завода для извлечения из хозяйственной деятельности большей прибыли. Знаменитый профессор, член Государственного совета с месячным жалованьем в полторы тысячи рублей и молодой юрист оценивали экономические перспективы весьма рационально. Они становились агропромышленниками. И сами взрывали «покой вечности».
Пихно можно сравнить с другим профессором-химиком, Александром Николаевичем Энгельгардтом, смоленским помещиком, который оставил замечательное свидетельство о своем успешном хозяйствовании и о состоянии русской деревни.
«Помещикам не с чего подняться. Выкупные свидетельства прожиты; деньги, полученные за проданные леса, прожиты; имения большей частью заложены; денег нет, доходов нет. Только крестьяне могут разрабатывать эти пустующие земли, потому что их рабочие руки — капитал. Но крестьяне могут разрабатывать эти земли только тогда, когда они будут им принадлежать…
Крестьянский банк дал первый толчок этому делу… Теперь каждый заработать денег гонится» [17] .
«Не с чего подняться» — не преувеличение. Огромные выкупные платежи за землю, полученные помещиками от правительства после реформы 1861 года, улетели как дым. За десятилетие (1863–1872 годы) они получили 772 миллиона рублей, которые были пущены в основном на непроизводственные расходы. Вспомним дворян из пьесы «Вишневый сад» А. П. Чехова или помещиков из повестей и рассказов И. А. Бунина — это люди уходящей эпохи. С этими симпатичными культурными людьми экономика требовала поскорее распрощаться навеки.
17
Энгельгардт А. Н. Из деревни: 12 писем. 1872–1887. М., 1987. С. 631–632.
А. Н. Энгельгардт свидетельствовал о крестьянском индивидуализме: «Каждый гордится быть щукой и стремится пожрать карася». То есть низовая народная экономика была готова к рывку и ждала соответствующего сигнала сверху.
Витте это понимал, Пихно и Шульгин — тоже. Струве просто отчеканил: «Строить в стране сеть железных дорог и поддерживать в ней крепостное право невозможно».
«Крепостное право» — метафора, имелась в виду крестьянская поземельная община, которая в государственном здании была несущей опорой.