Василий Шуйский
Шрифт:
— Как имя хозяина твоего?
Выдра недовольно фыркала и погружалась в воду.
Когда она, напоследок погнавшись за ладьей по следу, изнемогла, остановилась, положила мордочку на волну, князь снова спросил ее шепотом:
— Как имя хозяина твоего?
И выдра, хоть и далеко была, тотчас нырнула.
Сошел Василий Иванович на берег, а его Первуша поджидает.
— Все на остров да на остров, сходил бы ты, княже, в наш лес. Сколько уж я тут живу, а все не нарадуюсь на рощи наши, на боры золотые. Дубравушка-то у нас, Боже ты мой! Русальная неделя на пороге.
— Так русалки, чай, в лесу защекочут.
— В русальную неделю в лесу русалки добрые.
— Избавь меня от напасти, добрый мой Частоступ! Ломаю голову, ломаю — и никак не вспомню прежнее имя Агия.
— Я с молодых лет твоему батюшке служил, потому и знаю, грешный, сию тайну. Федор по крещению, а прозвище у него Старый. Мудреный человек. Он и в молодые годы был мудреный.
— Освободил ты меня от заботы, благодарствую… Теперь указывай, в какие леса идти? Да провожатого определи.
— У нас леса добрые. Заблудиться невозможно, ручьями, малыми речками огорожены. Дальше воды не ходи, и не заплутаешь… Пообедаем, в дубраву ступай.
Дубрава была за лугом, за мелколесьем. Кажется, какого леса ждать, если землю занял бересклет, орешник, бузина… Влажная тропинка тоже была нетерпеливая, прямая… Пошла выше, выше, и, продравшись через черемушник, вынырнул князь к яркому свету, очутился себе на удивление в лесу великом, ибо каждое дерево было здесь как собор.
Вспомнилась присказка: «Держись за дубок, дубок в землю глубок».
По траве-мураве шел Василий Иванович под дубами, едва еще опушенными нежной листвой. Идти было просторно, дубы стояли не теснясь. Все могучие, неохватные. Вершинами гуляли по небу, как по полю.
«Боже мой! — думал князь Василий Иванович. — А ведь эти громады старее Шуйских».
Шуйские вели свой род от великого князя Андрея Ярославича Суздальского, третьего сына Ярослава Всеволодовича. Князь Александр, прозванный Невским, старший брат Андрея, получил от сыновей и внуков Чингисхана в удел сожженный дотла Киев да окраинную Новгородскую землю, чингизиды боялись воинской славы Александра. Но Андрей тоже был славным воином, сражался на Чудском озере, ломал копьем немецкую «свинью». В жены себе взял дочь Данилы Романовича Галицкого, единственного русского князя, который не склонил головы перед Батыем.
Василий Иванович прильнул к дубу-громаде телом, лаская жесткую кору ладонями.
— Князь Андрей! Может, и ты обнимал этот дуб! Не оставь! Будь со мною и во мне!
И струсил, сказавши это. Хитрая рыба не запутает так леску, как путала судьба жизнь Андрея Ярославича. Бился он с татарами за Русь, с царевичем Невруем, и не одолел. Далеко пришлось бегать. Новгород, убоявшись мести Батыя, не принял князя. Даже княгиню свою с детьми пришлось ему дожидаться во Пскове. Соединясь с семьей, ушел сначала в Колывань, так называли русские Таллин, а потом в Швецию. Уж только после смерти Батыя и Сартака вернулся Андрей Ярославич на родину, получил от брата Александра Суздаль, Городец, Нижний Новгород. Хоть и лишился ярлыка на великое княжение, не мстил старшему брату, не ревновал. Смолчал, когда обошли его после смерти Александра. По старшинству он наследовал стол великого князя, но татары дали ярлык менее опасному для себя Ярославу Тверскому. Через год Андрей умер, а дети его вновь испытали притеснение. Князь Юрий Андреевич получил в удел один только Суздаль. Городец и Нижний Новгород Александр Невский завешал своему сыну, посеяв вражду между двоюродными братьями и потомками. Да как судить святого? Саму славу русскую? Грех.
Василий Иванович сел на корневище, устал от дум.
И увидел вдруг у ног травинку с листочком, похожим на дубовый. Наклонился, а это
— Господи! — прошептал князь. — Расти же ты, милый, как буду расти я в службах моих. Стань, Бога ради, великим дубом, и, когда заматереешь, да будет род Шуйских на царстве.
Отходил от заветного теперь места, травы стесняясь — наступать ведь приходится, мять ее. Сказал большому дубу издали:
— Ты храни росток! Будь милостив, храни!
На Троицу, в седьмую от Пасхи неделю, девицы и молодые бабы затеялись водить хороводы. Ходили удивительно, не кругами, а змейкой. Вилась эта нарядная змейка по зеленому берегу озера, вокруг деревьев и уползла наконец в березовую рощу.
Возле воды певицы кукушку поминали:
Во лесу, во лесочке Росла трава-мурава. До пояса доросла, Березку обвила. Ай, лилё, да лилё, Семик да Троица. Мы березку завивали, Весну встречали, Кукушечку выкликали: — Ку-ку! Ку-ку! Ку-ку!Вокруг берез иные были песни:
Вы не радуйтесь, дубья, вязья, Радуйся, береза белая, Что ты белая да кудрявая, Ты кудрявая, моложавая. Идут к тебе девки красные, Девки красные, косы русые. Несут тебе песню звонкую, Песню звонкую, яичню вкусную!Из березовой рощи потекла змейка к полям-зеленям. Хоровод далеко слышно. Голоса у женщин чистые, поют ладно, эхо и то помалкивало:
Где девушки шли, Сарафанами трясли — Будет рожь густа, Умолотиста! Умолотиста-умолотиста. С одного-то колоска Умолотишь три мешка.И уж совсем задиристо:
Млада я, млада, размладешенька! Уродися на лето, повальный хлеб, Еще родися с овсом, со пшеницею, Еще с белою чечевицею.— На Семик, в четверг, пойдешь ли подглядывать, как девицы березки завивают? — спросил Первуша князя. — Ты поди, не поленись! Мы, парнями были, подглядывали.
Ради хозяина своего, доброго старца, решил-таки Василий Иванович по лесу побродить. Подглядывать за девицами ему не хотелось. Великой тайны в том девичьем празднике не было.
Набрав пирогов, яиц, крашенных в желтый цвет, а то и с особым пирогом, залитым сверху яичницей, гуляли девушки по лесу, пели, водили хороводы, заплетали на березах косы и венки, на женихов загадывали, а потом угощались.
— Частоступ! — пришло на ум князю. — А что, если я в крестьянское оденусь? Кому я тогда нужен? Разбойникам с крестьянина взять нечего.
— Ты молодой. Заозоруют парни, увидят чужака, поколотят.
— Отговорюсь как-нибудь… В дубраве я уже был…