Василий Шуйский
Шрифт:
Но поляки Троицкой обители как огня боялись. Бояре-изменники согласились: послать Василия в монастырь Преподобного Сергия, чудотворца, молитвенника за отечество никак нельзя. Сам Сергий возьмет царя за руку и, подняв православную Русь, приведет в Москву.
— Отправим Шуйского в Иосифов монастырь, в Волоколамск, — предложил кривой Михайла Салтыков, исполняя наказ Жолкевского.
Патриарх Гермоген понял это и сказал:
— Пусть государь царь Василий Иванович сам изберет, где ему быть: на Соловках или в Кириллове?
Дума с патриархом
К царице Марье Петровне Жолкевский послал своих рыцарей и карету. Позволил заехать домой, одеться как пожелает, взять, что надобно, и отправил в Суздаль. Насильственного пострижения гетман не признал, и Марья Петровна хоть поселилась в Покровском Девичьем монастыре, но как белица, а потому иноческого одеяния не носила.
Выпроводив из Москвы царя и царицу, Жолкевский, исполняя волю Сигизмунда, решился занять город.
По настоянию гетмана боярину Мстиславскому Дума поднесла титул Слуги и конюшего. Федор Иванович, не раз и не два отказавшийся от шапки Мономаха, вдруг ужасно обрадовался титулам, которыми так умел блистать Борис Годунов.
Вор требовал впустить его в Москву, народ сбивался в толпы, жалел о Шуйском. И уже не о государстве думая, а о том, как спасти себя от народного гнева, бояре на коленях просили Жолкевского ввести в Москву войско.
Приговор Думы о приглашении поляков в столицу хватил ее, как пожаром.
Пришлось Мстиславскому да Ивану Романову ломать шапки перед чернью. Богом клялись: воля народа превыше всего, не бывать полякам в Москве… Шуйского доставить в Кремль нельзя. Он в Волоке Ламском, в Иосифовом монастыре.
Криком царские дела не решишь, нужен Собор всей земли. Дума такой Собор созовет.
Прямо с площади Иван Никитич Романов отлетел к Жолкевскому, просил подождать два-три дня. Условились: войско будет впущено в Москву среди ночи, входить в город полки должны тихо, без барабанов, со свернутыми знаменами.
19 сентября, черной осенней ночью, все московские твердыни были заняты польскими полками. Зборовский обосновался в башнях Китай-города. Казановский и Вейер в крепостях Белого города. Жолкевский занял Кремль, а ставку свою устроил в доме царя Бориса Годунова.
Неожиданно для бояр гетман объявил о своем отъезде. Понял: король не отпустит Владислава в Москву, будет добиваться признания своего владычества. Обманувшись в надеждах сам, гетман не желал обманывать веривших ему. Предвидел бунт, уничтожение на долгие годы добрых отношений с русскими.
К нему являлся все тот же Иван Никитич Романов, умолял не покидать Москвы. Жолкевский медлил, но король своего решения не поменял, и гетман отправился в Смоленск.
Отъезд стал зрелищем для Москвы.
Справедливость польского вождя народу пришлась по душе, провожали жалеючи. А вот на бояр — а тут была вся Дума — плевали.
Гробы праотцов бились под землею, дети заливали
«Трофей» Жолкевский поставил впереди поезда. Сразу за отрядом крылатых гусар катила карета, где сидели Дмитрий с Иваном, в другой ехала жена Дмитрия, Екатерина Григорьевна, дочь Малютина, Шуйские увозили в плен дюжину слуг, скарб.
Семь верст провожали гетмана бояре. Наконец распрощались, а гетман простился еще и с «трофеем». Под охраной хоругви пана Неведомского Шуйских повезли в Белу, в Литву.
Жолкевский же отправился в Волок Ламский забрать из монастыря царя Василия, чтобы отвезти его под Смоленск, к королю Сигизмунду.
Там все еще стояло московское посольство Голицына — Филарета.
В чем преуспели господа послы? Да все в том же. Сначала вели речи о пользе Отечества, о вере, но уже на пятый день кинулись просить у Сигизмунда, чтоб пожаловал землями. Просили и получили — долго ли грамоту написать и подмахнуть — сначала Мезецкий и Сукин, потом пошла меньшая сошка — стольник Борис Пушкин, дворянин Андрей Палицын. Этот удостоился от короля чина стряпчего. Просил Захарий Ляпунов, дьяк Сыдавный-Васильев… Сукин, опережая других, присягнул королю. За почин его наградили Коломной.
Вскоре и в Москве начали присягать Сигизмунду. Кривой Салтыков Михаил Глебыч явился требовать присяги королю от Гермогена. Гермоген его выставил. На другой день с тем же пожаловал князь Мстиславский, конюший и Слуга Владислава.
Гермоген и Мстиславского выставил.
…Что ожидало Россию? У кого было искать спасения государства, когда в одних церквах молились за королевича, а в других за короля — истребителя православия.
Народ остался без вождей, города почитали за счастье удаленность от столицы, вертепа измены и соблазна.
Коронный гетман Станислав Жолкевский переступил порог убогой келии государя и царя великой России князя Василия Ивановича Шуйского.
Окно в келии было узкое. Лампада перед единственной иконой едва теплилась. Ряса на Шуйском висела мешком. Под мышками прорехи, локти сверкают.
— Ваше величество, я изумлен! — воскликнул Жолкевский. — Как смеют подданные содержать своего государя, пусть и лишенного престола, с такой изощренной презрительностью? Да кормят ли вас в этой богатейшей обители?
— Мне дают два сухаря на день и кружку воды, — ответил Шуйский, не поднимаясь перед гетманом.
Жолкевский опасливо покосился на лавку, но сел.
— Я этого не понимаю, ваше величество! Мне показалось: русские великие охотники признавать над собою власть знаменитых людей.
— Чем с больших высот низвергается человек, тем дружнее топчут его, — сказал Шуйский. — Отеческое правило.
— Велика подлость народа.
— Народ не надо оговаривать. Для крестьянина всякий обиженный как сам Иисус Христос. Я только теперь понял Ивана Васильевича Грозного. Он боярскому роду мстил за его подлость.