Василий Шуйский
Шрифт:
— Поезжай! Что ты здесь толчешься? Поезжай!
Шестьдесят могучих волхвов и волхвовиц из самоедов, лапландцев, из северных русских людей жили за Москвой-рекой в царевом саду.
Волхвы обещали дать ответ не ранее восхода звезды, и Богдан Яковлевич, убивая время, поехал к Василию Ивановичу Шуйскому.
Князь Василий к этому приезду готовился заранее, поднес Бельскому персидский нежно-розовый халат, шитый золотом, усыпанный розовыми драгоценными каменьями, а по вороту розовым жемчугом.
Этот очень дорогой халат был не только отдарком за валашского коня, но соглашением на союз
— Я тебя обещал с Нагими поближе свести, — сказал Бельский. — Что откладывать, поехали теперь к Афанасию. Он — добрый слуга государю.
— Афанасий Федорович у крымского хана в заточении сиживал?
— Сиживал?! Семь лет цепь таскал на ноге. Справлял посольство, да не угодил хану.
Рождение царевича Дмитрия спутало карты играющим на власть. Мария Федоровна Нагая, хоть и была седьмой, а может, и восьмой женой Грозного, но ведь венчанная! Дмитрий — кровь Ивана Васильевича, кровь князя Рюрика, а стало быть, и Прусса, о котором любил помянуть великий государь. Сей былинный Прусс, брат цезаря Августа, соединял родством русских царей с римскими императорами.
Во дворе Афанасия Нагого Бельский и Шуйский застали множество вооруженных людей. Гостям об этом войске было сказано коротко:
— Жизнь царевича Дмитрия нуждается в охране.
— Здоров ли Федор Федорович? — спросил Бельский о батюшке царицы.
— Здоров, — ответил Афанасий.
Приезд Шуйского хозяина обрадовал. Угощая князя, он поглядывал хоть и дружески, но лед затаенного вопроса в глазах так и не растопился во время пиршества — с кем ты, приятель?
От Нагого Богдан Бельский повез Василия Ивановича к волхвам.
Едва переступили порог темного дома, метнулась по сеням тяжелая черная птица. Василий Иванович вздрогнул, а Бельский засмеялся:
— Глухарь! Это же глухарь!
К ним вышла высокая красивая женщина, повела через комнаты. Василию Ивановичу чудились пронзающие взоры. Позади что-то ворочалось, косматое, впереди что-то топотало, убегая.
Наконец они очутились в просторной сводчатой палате. Возле стен было темно, однако ж по дыханию, по шорохам поняли — людей здесь много.
Бельского и Шуйского посадили на скамью в переднем углу. Тотчас дунуло сквозняком, то ли дверь распахнулась, то ли стена надвое разошлась — в палату влетела та самая черная птица. Лет глухаря был медленный, шел у самого пола, и на его спине стоял… мужик. Глухарь опустился в дальнем углу от гостей. Разом загорелись свечи, и стало видно: на лавках мужчины и женщины. Но разглядеть, что да как, не пришлось. С визгом из-под ног к центру палаты выкатились… крысы. Образовали ровный круг, хвостами к центру. Мужик, прилетевший на глухаре, пронзительно свистнул, крысы подпрыгнули, кинулись россыпью прочь, но одна осталась на месте.
Сидевшие по лавкам поднялись, подошли, поглядели и вернулись на свои места.
— Взошла ли крест-звезда? — спросил мужик.
— Взошла, — ответили ему.
Свечи погасли, и женский голос сказал:
— Царь умрет в Кириллов день.
— Когда?! — закричал Бельский.
— В Кириллов день.
— Да когда же это? — спросил Бельский у Василия Ивановича.
— Восемнадцатого марта, — сказала невидимая женщина.
— Через неделю… Господи!
Расставшись
— Никита Романович, — прошептал князь Василий, едва приоткрыв лицо перед боярином. — Нагие раздали холопам оружие. Волхвы нагадали царю смерть на Кириллов день.
— Не верю бесам, — твердо сказал боярин.
— Да ведь и я не верю, — ответил Василий Иванович, немедленно откланялся и поспешил домой, готовить дворню к худшему.
Но утро вечера мудренее.
Сияло солнце, сверкали последние сосульки.
В царстве был покой. Царь проснулся в добром настроении и приказал Бельскому сказать правду о гадании. Бахнул Богдан правду — как обухом по голове. Иван Васильевич огорчился, но духом не пал. Велел составить и без всякого промедления разослать по монастырям просительную грамоту:
«Святым и преподобным инокам, священникам, дьяконам, старцам соборным, служебникам, клирошанам, лежням и по кельям всему братству: преподобию ног ваших касаясь, князь великий Иван Васильевич челом бьет, молясь и припадая преподобию вашему, чтоб вы пожаловали, о моем окаянстве соборно и по келиям молили Бога и Пречистую Богородицу, чтоб Господь Бог и Пречистая Богородица ваших ради святых молитв моему окаянству отпущение грехов даровали, от настоящие смертные болезни свободили и здравие дали. И в чем мы перед вами виноваты, в том бы вы нас пожаловали, простили, а вы в чем перед нами виноваты, и вас во всем Бог простит».
Прочитав грамоту, пришла к постели болящего, принесла нежные слова и чистые слезы свои царевна Ирина Федоровна.
— Иди к груди моей! — потянулся царь к невестке.
Ирина, исполняя просьбу свекра, подошла ближе, он вдруг схватил ее, опрокинул на постель, поволок к себе.
Чудом извернулась, выскочила из лап паука. Поклонилась до земли и ушла, давясь слезами отчаянья.
Грозный порычал, как пес, оскорбил уста скверным словом и приказал нести себя в сокровищницу. Единственная осталась ему утеха. Для чего покусился на честь Ирины, он и сам не знал. Половые органы у него распухли, тело покрылось язвами.
В сокровищнице Иван Васильевич приказал быть Федору — поглядеть, не пыхтит ли на отца за Ирину — и всем ближним. Среди придворных оказался англичанин Горсей, который и сохранил миру рассказы Грозного о врачующих свойствах драгоценных камней.
— Возьмите в руки кораллы и бирюзу! — попросил Иван Васильевич придворных. — Как ярок их природный цвет! Это цвет вашего здоровья. Теперь дайте мне. Вы видите?! Вы видите, как потускнела бирюза, как помертвели кораллы?! Все предсказывает мою скорую смерть: Бог и дьявол, в небе — звезда, на земле — каменья. Я отравлен болезнью! — закрыл глаза, молчал, и все молчали. Затаил дыхание, и все перестали дышать. Улыбнулся: — Принесите мой царский жезл. В его основе — бивень единорога. Что за дивное чудо! Какой огонь в рубинах! Какие лучи от алмазов! А мои любимые сапфиры? Этот жезл мне стоил семьдесят тысяч марок. Эйлоф! Иван! Возьми жезл и обведи круг на столе.