Василий Темный
Шрифт:
Прежде об охоте на туров читал в летописях, но вот она случилась и у него, тверского князя. На охоте случалось вепря убить, оленя свалил как-то, даже медведя поднимал из зимней берлоги, но вот тура впервой…
Гавря принес большой кусок дымящегося мяса, смотрел, как Борис ест с ножа, запивая пивом. Отроку казалось, что великий князь насытится не скоро, но он вдруг отложил нож, кивнул Гавре:
– Пора и в Тверь, подавай коня. Поди, княгиня ждет.
Тверской князь любил Анастасию с того дня, когда привезли ее из Суздаля.
По Суздалю первое время тосковала, бывало ночами подушку слезами омывала. Жениха, великого князя, увидела, сердце дрогнуло. Красив и молод.
Прошло время, родила сына Михаила…
Как сегодня помнится тот трудный день родов. Князь Борис в домовой церкви молился о ее здоровье… А потом крик ребенка и голос повитухи.
Повитуха вынесла мальчика к Борису и он сказал:
– Имя ему будет Михаил, какое носил великий князь тверской, Михаил Ярославич.
Потом Борис вошел к ней, Анастасии, в спальную и, поцеловав, опустился на колени. Целуя ей руку, говорил:
– Настенушка, Бог даровал нам сына, великое благо ниспослал он, возрадуемся и возблагодарим за милость, воспосланную нам…
А потом он призвал дворецкого и повелел ему столы накрыть праздничные, да не только для бояр, но и для люда тверского.
Шестое лето Анастасия в Твери. Порой чудилось, что и родилась здесь. Воды реки те же, леса, как и в Суздале…
Будто все так, да не совсем. Суздальское торжище казалось пошумнее, хоромы и храмы кладки каменной. А здесь в Твери строят из дерева, терема рубленые. Вот и Кремник намерились из каменья возводить, а подсчитали, нет денег. И рубят пока бревенчатый…
По утрам тяжко бьет старый соборный колокол, чудом уцелевший после сожжения Твери татарами и дружиной московцев, наведенными князем Иваном Калитой.
Ухает колокол каменного собора Св. Спаса Преображения, и мерный звон его разносится по Твери, ее окрестностям, летит в Заволжье. Откликаясь ему, трезвонят колокола церквей…
Вот такую Тверь и полюбила княгиня Анастасия. И хотя Суздаль и Ростов, с их церквями каменными, монастырями, стенами и башнями затмевали бревенчатую Тверь, но была она, эта Тверь, богата своим приволжским торгом, торговлей хлебной на всю Русь. Купцы тверские цену себе знали и хоть богаты были, но не щедры. И князь Борис у них редко одалживался.
Иногда княгиня Анастасия думала, чем же так приглянулась ей Тверь? Эвон, в Ростове и Суздале все благостно, особенно когда бьют колокола и их перезвон стелется над городами и лесами, полями и озерами. А Тверь не жила тихо, она была суетливая, хлопотная. Во всем, чем жила Тверь, княгиня Анастасия видела соперничание с Москвой. В политических пристрастиях она с первых дней встала на сторону Твери. И даже в величии она была тверичанка. Такую Тверь, с ее горькой судьбой, полюбил и великий князь Борис Александрович. В какие края не забрасывала бы его судьба, в Орду ли, в Литву, не видел он красивее отчей земли.
Возвращаясь с охоты, любовался, как поднялись яровые хлеба, колос ржаной наливается, скоро золотом отольет.
Если объехать озеро стороной и чуть углубиться в лес, дорога приведет на заимку к пасечнику Матвею.
А дальше, где, казалось бы, самая глушь, скит отшельника Пахомия…
Понимал князь Борис Александрович, в обустройстве уступает Тверь и Суздалю, и Ростову, где церкви красивее и монастыри богаче, но через Тверь шел торговый путь с севера на юго-восток. Хлеб и всякое сырье – богатство тверское.
Торговый люд по Волге, Мологе и Тверце плавал, и все дань князю платили. Теперь Москва у Твери на пути поднялась, а ко всему митрополия в Москве. Да и тверские монастыри московским уступают, что женский Софийский, что мужские – Отрочь и Шошенский. Но князь верит, настанет тот день, когда и по святости, и по богатству превзойдут тверские монастыри московские. Но на то время надобно.
И князь Борис мечтой этой жил. Доколь князю тверскому голову клонить перед московским князем?
Вот и Анастасия об этом же в первую брачную ночь сказала. Хоть и обидно было Борису слушать это, а согласился.
С утра боярин Черед отправился на дальнюю вырубку, где артель, наряженная боярином Морозовым, лес заготавливала для Кремника.
Издалека послышались удары топоров, треск и грохот падающего дерева.
Выбрался Черед с дворовыми на полянку, мужики уже сучья обрубали. Глухо стучали топоры, въедаясь в дерево. Бригадир, оголенный по пояс, хрипло распоряжался.
Заметив слезавшего с коня боярина, подошел неторопко. Черед промолвил:
– Князь Борис говорил, ты мастеровых загонял?
– То с какой стороны глядеть, – почесал бороду бригадир. – А вот коли бы с моей, то мы за третий десяток дерев валим.
Тут мужик с волокушей подъехал и вскоре потащил бревно к штабелю.
– А когда, Осип, ты бревна в Кремник перетаскивать намерился?
– Неделю-другую, и переволочим.
– Хм. А управишься?
– Нам, боярин Дмитрий Никитич, ответ нести. Ведь мы за угловую стрельницу в ответе.
– Ну коли так, и я спокоен. Поеду на другие делянки…
К обеду воротился боярин в Тверь, однако домой не поехал, долго ходил по Кремнику, к работе мастеровых приглядывался, мастерством плотницким любовался. Без скоб вязали сруб, в бревенчатые проемы землю сыпали, хворост укладывали.
Мастер Еремей, вогнав топор в бревно, прокричал весело:
– На века ставим, боярин! Таку стену никакой таран не прошибет.
– Коли бы так, – кивнул Черед. – На Бога уповать будем, Еремей…
А дома за трапезой жене Акулине похвалялся:
– Порадовали, порадовали меня мастеровые, мамушка, что на делянке, что в Кремнике. К работе охочи тверичи, любо глядеть.
Разговор был долгий – начался еще засветло, закончился при вторых свечах.
Пожаловались гости торговые, на пути к Нижнему Новгороду на их корабль напали казанцы. Много товара забрали, а кто сопротивлялся, убили.