Васька
Шрифт:
Работала она возле воды, на гравиемойке. Грузную, крупнокалиберную фигуру ее обтягивал дефицитный каучуковый комбинезон, и она чем-то смахивала на водолаза. На ней были плоские, как лопаты, рукавицы и каучуковая штормовка. Вразвалочку, будто одна нога в туфле, а другая босая, протопала она, чмокая дырявыми сапогами-метроходами, мимо начальства и нелепо встала посреди зала.
– Куда, куда! – вскрикнул Лобода, с ужасом взирая на рубчатые следы, заляпавшие пурпурную ковровую дорожку. – Куда, куда! Куда, куда, куда!
Дорожка была выпрошена взаймы в соседней библиотеке и тянулась
– Николай Николаевич! – кричал Лобода. – Ну чего же вы? Что за безобразие? Кто это?
– Наша. С мойки, – отозвался Бибиков. – Простите, матушка, а без спросу врываться не полагается.
– Врываются, понимаешь! – воскликнул Лобода.
– Прошу немедленно выйти, – продолжал Бибиков. – Будьте любезны. У нас срочное совещание.
– Совещание, понимаешь! Врываются!
Чугуева бессмысленно глядела в воздух и не двигалась с места.
– Что с вами? – спросил Бибиков с опаской.
Он иногда нанимал Чугуеву мыть полы в своей квартире. Увидев, кто подошел, она радостно засопела.
– Просьба, – проговорила она низким приятным голосом, сняла рукавицу и вытащила из нее грязный лоскут бумаги.
– Просьбы, голубушка, подают бригадиру. – Бибиков тряхнул бумагу за уголок. Листок развернулся. – А бригадир перешлет начальнику шахты…
– А ну их! – Чугуева махнула на Лободу рукавицей. – Мне их не надо. Мне самого надо.
Митя оцепенел. Похоже было, что она всерьез приняла его бодрую шутку.
– Кого самого? – вскинулся Лобода. – А ну давай, очистить помещение. Давай, давай! Сейчас совещание прибудет… Тьфу! Совещание будет! Давай, давай, давай!
– Так у меня же просьба, – проговорила Чугуева.
– Хорошо, хорошо, голубушка, – ворковал Бибиков. – Будьте любезны. Просьбу рассмотрим. А вы будьте любезны.
– Рассмотрят просьбу! – восклицал Лобода. – Давай отсюда! Давай, давай… Давай, давай, давай! Будьте любезны! Давай, давай!
Чугуева стояла как вкопанная.
– А что с ней миндальничать! – Лобода подошел к Чугуевой. – С ними как с людями, а они допускают хамство на каждом шагу. А ну, будь любезная, давай отсюда.
– Хоть с нагана стреляй, не пойду! – сказала Чугуева шепотом.
– Ну, ладно, – Лобода поплевал на ладони. – Ты так, тогда и мы так.
Он ловко, будто век вздымал телеграфные столбы, уперся ударнице в спину и, поднатужившись, приказал:
– Бригадир, пособи!
Пособить Митя не успел. На пороге стоял брюнет в твердой фуражке, как две капли воды похожий на свои утвержденные портреты.
Это давно ожидаемое явление оказалось настолько некстати, что Лобода, приветливо улыбаясь, все-таки подпирал Чугуеву, будто приглашая дорогого гостя затянуть дубинушку.
А контору неправдоподобно быстро заполняли люди. В коверкотовых пальто, в прорезиненных макинтошах, в кавалерийских шинелях и брезентовых спецовках, они жались, проталкивались, наступали друг другу на ноги, и в беспокойной человеческой волне мелькали утопающие головы Ротерта и Абакумова. Первый
Он оценил ситуацию сразу.
– Что, колобок? – раздался его свежий баритон. – Не совладать с рабочим классом? И никогда не совладаешь! И никому не совладать!
И рванул рукой вниз, будто стряхнул градусник.
В толпе засмеялись. Хотя задние напирали, вокруг Первого Прораба сохранялся магический цилиндр пустого пространства.
– Обижают? – весело обратился он к Чугуевой.
Первый Прораб был в чудесном настроении. Товарищ Сталин только что вызвал его к себе (вождь был простужен, и врачи запретили ему заниматься государственными делами) и одобрительно отозвался о его речи. Первый Прораб выехал из Кремля на два часа позже наркомовского графика и велел везти себя прямо на шахту. Трудовой энтузиазм проходчиков еще больше воодушевил его. Под землей бушевала битва. Комсомол сражался с подземной стихией. Пулеметами трещали отбойные молотки. Танковым грохотом гремели вагонетки, чаще пустые. Раздавались команды. И парторг был на передовом посту.
От шума у Первого Прораба заложило уши.
– Вода в бачках есть? – спросил он.
– Есть! – радостно закричали со всех сторон.
Первый Прораб приказал поднять себя наверх и явился в контору с жаждой говорить и действовать.
И вот он стоял, окруженный людьми, и перед ним сопела похожая на водолаза девица.
– Что это? – кивнул он на грязную бумажку.
У него было матово-бледное, неземное лицо и карие глаза, до того пронзительные, что казалось, будто они косят.
Чугуевой шептали со всех сторон, подсказывали.
– Что это? – повторил Первый Прораб. Он взглянул внимательней, увидел туго повязанную платком голову, мокрые от слез мягкие щеки, напирающие на крупный нос. Под его взглядом Чугуева поворотилась бочком и заманчиво выгнулась. «Боже, – испугался Бибиков, – она еще и гран-кокетт!»
– Просьба у нее… – не удержался Митя. Было уже без пяти восемь.
– Просьба? – Первый Прораб нахмурился. Резкие переходы от благодушия к гневу были особенностью его характера. – Видите, товарищи, просьба! Просьба, которую можно решить в считанные минуты. А что делает руководство? – Он обвел присмиревших слушателей косящим взором. – А руководство вышибает трудящихся за двери. Вот к чему приводит головокружение от частичных успехов, товарищи!
– Позор! – отметил кто-то.
– Позор, товарищи, – подхватил Первый Прораб, – командиры шахты не поняли, что к ним обратилась не просто рядовая работница. Перед нами не просто работница. Перед нами член ударной бригады мирового пролетариата… – Тут Первый Прораб заметил, что участница ударной бригады куда-то пропала. Впрочем, он привык к тому, что люди, нарушавшие плавный ход державной деятельности, иногда бесшумно исчезали из поля зрения, и не удивился. – Перед нами, – продолжал он, – один из тех, кто вывел Советский Союз на передовые позиции в техническом, экономическом, военном и культурном отношениях, один из миллионов трудовой когорты, которая под руководством вождя и учителя трудящихся всего мира…