Вася-василиск

Фортель Аделаида

— Ай, не так все началось! — вспомнила она. — Не с того. Сперва жаба померла.

Пришлось заново начинать: про напасть, при котором животина в ее доме не живет, про петушка Ванечку, про невесть откуда взявшееся яйцо, про нашествие лягушек и упрямую жабу, стекленевшую от холода. Говорила и сама дивилась — и впрямь сказка, хоть детишкам на ночь сказывай. Да еще и длинная такая, на полдороги хватило, уже за поворотом верхнекривинские собаки перебрёхиваются. Миша слушал не перебивая, но по тому, как он порой удивленно ахал и нетерпеливо теребил себя за мочку уха, было видно, что сказки и у двадцатилетних мальчиков вызывают живой интерес.

— Анна Матвеевна! — не вытерпел он. — Дорогая! Знаешь ли ты, кто у тебя в доме живет? Это ж не петух! Это василиск!

— Ну, да. Василием зовут.

— Нет, ты меня не поняла.

Василиск не птица, скорее дракон. У меня в детстве книжка была, бестиарий, там василиски тоже описывались. Надо же! А я-то думал, что все эти твари: василиски, химеры, гидры — чистой воды легенда, мифология, в действительности даже не существовали никогда. Черт возьми! И как я сам не догадался? Он ведь на четырех ногах и чешуя вместо перьев. Но когда ЭТО так просто, в деревне…

Миша говорил торопливо, перебивая сам себя. Сыпал на Матвеевну какие-то мутные истории. О рыцаре, убившем ядовитого полузмея и мгновенно умершим от впитавшегося в древко копья яда. О царе, спасшем свое воинство от гибели тем, что поднес к глазам чудовища зеркало. Об отравленных шахтах и проклятых колодцах. Она в два счета запуталась в этой неразберихе и незнакомых словах. Только одно из Мишиного рассказа выходило ясно: в мир пришла страшная беда. Вырвалась прямо из адовой прорвы, и по дурацкому совпадению каменной глыбой упала в ее огород.

— Хватит, Миша! Прекрати, — не выдержала она. — Не дури мне голову! Ты моего Васю видел? Видел. Разве похож он на эти страсти?

— Не похож, — удивленно согласился Миша.

— Вот и не тренди. Раз живет, значит, божье творение. И не нам с тобой его судить. Пусть живет, как наказано.

— Конечно, пусть живет! — с жаром ухватился Миша за новый поворот темы. — Это же величайшая редкость! Такое, наверное, раз в тысячу лет случается! Надо его ученым показать. Обнародовать, так сказать, явление. Да весь мир ахнет, Анна Матвеевна!

— Я тебе обнародую! — рявкнула Матвеевна. Ей в унисон бдительно заголосила скрытая за чужим забором шавка. — Я тебе ахну! Взять бы прут березовый и выдрать, чтобы ерунды не порол! Мир чем меньше знает, тем крепче на месте стоит, понял? И не смей его трясти.

— Да ты пойми, бабушка! — затараторил Миша. — Это же почти чудо! Это так важно для науки! Ведь…

— Медведь! — отрезала Матвеевна. — Твоей науке что чудо, что белая мышь — все едино, под нож и в банки. Она, конечно, все объяснит. И почему Вася огнем плюется, и как в камень морозит. А ему это надо? А мне на кой черт? Нам надо, чтобы нас в покое оставили, понимаешь? И не спорь со мной — прокляну!

Миша обиженно замолчал. И молчал весь остаток дороги, пока Матвеевна не свернула к вросшему от старости в землю дому. Она по-хозяйски просунула руку в щель над калиткой, нащупала крючок и открыла двери.

— Как говоришь, эта страсть называется? — спросила она подчеркнуто небрежно.

— Василиск.

— Вот тут встань пока, не светись.

Матвеевна решительно постучала в дверь. Тот час в глубине дома испуганно звякнуло опрокинутое ведро, и сдавленно матюгнулся хозяин.

— Кого принесло? — настороженно поинтересовался он.

— Я это, Иван Степаныч. Анна Коростылева. Открывай, не бойся.

— Было бы чего бояться! — проворчал Степаныч, отворяя дверь и растерянно оправляя майку. — Чего тебя на ночь глядя принесло? Куклы сапоги потеряли?

Матвеевна пропустила колкость мимо ушей, и прямо с порога взяла быка за рога.

— Ты, Степаныч, прошлый раз про партизанские тропы что-то рассказывал. Правда это или так — бахвальство?

— Это у баб бахвальство, а у нас, мужиков, как сказано, так и есть, — незамедлительно полез в бутылку потомственный картограф.

— Ага, — подвела Матвеевна итог первой части переговоров. — А скажи-ка мне, Степаныч, партизанские тайны у вас, у мужиков по старинке блюдутся или так, по бабскому радио оглашаете?

От возмущения у Степаныча встопорщились усы.

— Что это за вопросы такие? Пришла в ночи, понимаешь, и дурацкие вопросы спрашивает…

— Погоди, Степаныч, не кипятись. Наговорить с три короба и я смогу. А ты на деле все это доказать сможешь? Тогда слушай.

Выбранная Матвеевной тактика предварительной подготовки оказалась безошибочной. Иван Степанович, как только понял, что от него требуется гордо выпрямил спину, буркнул сомнительный комплимент, что-то вроде «ну и игрушки

у нынешних баб пошли», забрался на чердак и долго крутил там какие-то ручки, рассылая по Верхнему Кривино условные позывные. Через полчаса в его избе собрался весь партизанский комитет, состоящий из мужиков пенсионного возраста. Такой гвалт подняли — куда там бабам! Каждый тянул совещание на себя, выставляя свой участок задания самым сложным и наиглавнейшим. Было не совсем понятно, отчего столько шума. То ли перед Матвеевной пыжились, по застарелой привычке, какая срабатывает всякий раз, когда в мужское общество попадает женщина, то ли потому суетились, что среди них не было ни одного рядового исполнителя — все сплошь за что-то ответственные и потому требующие повышенного внимания, то ли, и это казалось Матвеевне наиболее вероятным, настоящее, тайное дело выпало комитету впервые, и важность момента вскружила партизанам головы. Особенно усердствовал «ответственный за транспортную часть» тракторист Калинкин. Когда он впервые раскрыл рот, Анне Матвеевне показалось, что в его тощее горло вмонтирована иерихонская труба небольшого переносного размера. Труба неустанно гудела о дизельке, которой недостаточно, и о тягловых возможностях вверенного ему транспорта, которые фактически беспредельны. Гудела так самозабвенно и громко, что любое другое высказывание вяло на корню, не давая развиться в росток ни одному мало-мальски толковому плану. Несколько раз Матвеевна поймала себя на том, что руки ее, не выдержав пытки высокочастотным звуком, словно намагниченные, сами собой начинали тянуться к калинкиной шее, хищно подрагивая пальцами. Она испуганно одергивала себя, но нескончаемые трубные «а я тебе чего говорю!» да «ты меня послушай!» всверливались в уши, лишали воли, и руки снова пускались в самостоятельные действия. Потому Анна Матвеевна все собрание беспокойно ерзала на месте и оглядывалась на Мишу — не испуган ли мальчик. Миша если и был напуган, то никак этого не выказывал — сидел в сторонке, бледный и сосредоточенный, а страсти, поднятые его молчаливым присутствием, накалялись все сильнее, грозя взорваться ссорой. Радовало только одно — ни один партизан резерва не предложил сдать Мишу властям. Видимо, в этом партизанская закваска и сказывалась — переть против любой власти, несмотря на то, что в данном случае власть своя, всенародно избранная.

Но что самое удивительно, через четыре часа галдежа и суматохи мужики умудрились все-таки родить вполне стройный план, согласно которому Миша сперва укладывался в транспортное средство Калинкина, где, прикрытый сеном, проезжал в обход «основных дорожных развязок и постов наблюдения», то есть, по-русски говоря, лесом и болотом, до районного центра, условно названного «пункт назначения «А». Все дружно согласились, что для выполнения этой части задания необходимо следовать разработанному Степанычем маршруту, но еще лучше, чтобы точно не сбиться с пути, взять с собой и самого картографа. По прибытию в пункт «А» ответственный за маскировку Федор Дерюгин, чья жена очень кстати работала в райцентре паспортисткой и моталась туда три раза в неделю, должен раздобыть для объекта, то есть для Миши поддельный паспорт. Ответственный маскировщик брался выманить свою бабу на обед в соседнюю столовую, а там, отлучившись якобы по острой физиологической нужде, бросить ее вместе с борщом и котлетами, тайно проникнуть в кабинет, стянуть со стола любой, мало-мальски подходящий по году рождения паспорт, вклеить туда Мишину фотографию и аккуратно пройтись по уголку печатью.

— А в кабинет ты как войдешь?

— Это, брат, самое простое. Галка ключ за карнизом держит, потерять боится.

Все воодушевленно загудели, а добросердечный Степаныч спросил:

— А Галине за пропажу подотчетного документа не всыпят?

— Не боись, — самоуверенно отмахнулся Дерюгин. — Она у меня изворотливая, выкрутится.

Далее ответственный за передислокацию, известный Матвеевне еще со школьных лет как Сенька Пряхин, препровождает снабженный документами объект пересылки на железнодорожную станцию и, пользуясь родственными связями с проводником, сажает Мишу на поезд, следующий до Москвы. А там, с божьей помощью, Миша и до дома доберется. На этом пункте Матвеевна поежилась — по всему выходило, что господь-бог тоже принят в партизанском отряде на довольствие. Каким-нибудь ответственным за дальние перевозки. Но против божьей воли ей возразить было нечего, промолчала.