Вавилон
Шрифт:
— Или тебе этого мало? — спросил тот лицемерно.
— Нет, — ответил Набусардар. — Но не приписывай богам бесстрашие воинов, ибо мы не видели богов, с мечом или луком в руках защищавших Вавилон. Другого я не могу сказать ни войску, ни народу, который не знает снисхождения.
— Так кто же, по-твоему, правит Вавилоном — народ или царь? — обрушился на него Валтасар.
— Конечно, Вавилоном правишь ты, царь.
— То-то! — вскричал Валтасар. — А посему воля народа не может быть выше воли царя!
Набусардар снова вперил взор в лицо Валтасара и сурово смотрел на царя до тех пор, пока тот не отвел
Уверенный, непреклонный как гранит, стоял он перед царем. Дыхание его было тяжелым, под высоким лбом роились сотни обжигающих мыслей, морщинами и тенью ложась на его суровое, опаленное войною лицо.
Владыка Бабилу не любил Набусардара таким. Он леденел от страха перед волевыми людьми. Царь нуждался в мудрости и поддержке верховного военачальника, но и побаивался его. Оттого-то и обрадовало его откровение небесных светил, что честь победы принадлежит не Набусардару, а Мардуку. Исме-Адад собственной персоной поспешил к царю с этим известием, дабы придать своему сообщению значительности. Служитель Мардука был крайне заинтересован в том, чтобы умалить заслуги Набусардара, а тем самым и значение его особы. А Валтасар, польщенный в своем тщеславии, и не подозревал, какую громадную услугу оказывает он Храмовому Городу.
— Итак, ты будешь первым после богов и меня, — продолжал царь, — но не вздумай возвыситься надо мной и нашими богами, иначе навлечешь на себя неумолимый гнев государев.
— Не тревожься, царь, — холодно отозвался Набусардар, — боги сулили мне быть твоим слугой.
Голос его пронизывал леденящей стужей, точно ветер на снежных, вершинах; слова звучали глухими отзвуками молота, стучавшего в его груди вместо сердца.
— Нет ли у тебя какой-нибудь просьбы ко мне? — осведомился Валтасар.
Он имел в виду благородный титул для дочери Гамадана. Ему хотелось, чтобы Набусардар, прославленный, почитаемый всем народом герой, валялся у него в ногах. Валтасар предвкушал, как перед лицом всего Вавилона он откажет своему полководцу.
Вопреки ожиданию Набусардар ответил:
— Нет, государь, больше мне ничего не надо.
Он поклонился и вернулся на свое место.
С меньшим воодушевлением царь вручил награды славному Исма-Элю, сыну погибшего Эль-Халима, другим высшим военачальникам, в том числе волоките Сибар-Сину, который поднес царю отрубленную руку пленного персидского вельможи вместе с его мечом.
По окончании церемонии Валтасар окинул презрительным взглядом пленных врагов и под бурное ликование толпы подал знак палачам взяться за смертоносные орудия, чтобы исполнить предначертание судьбы. Сверкнули секиры, и бездыханные тела рухнули на плиты под разукрашенной аркой.
Потоки крови, хлынувшие из тел казненных персов, раздразнили озверевшую толпу. Люди бросились к помосту, требуя выдать на праведный суд народа персидских военачальников, приговоренных к погребению заживо. Но копья стражников преградили им дорогу.
Среди неукротимого людского волнения Дария вдруг двинулась к помосту палача, и, как только она тронулась с места, дикое буйство толпы стало утихать.
Дочь Сириуша Валтасар велел облачить в пурпурную мантию невиданного оттенка, какой не часто удавался красильщикам из знаменитого города Библ. Голову ее венчала тиара, на груди висела тяжелая золотая цепь, в звеньях которой сверкали
Тут Валтасар вскинул жезл, давая знак обождать. Властный и вместе с тем влюбленный взгляд бросил он искоса на застывшую в ожидании Дарию. Он хотел что-то сказать ей, но губы его замерли, лишь едва приоткрывшись. Словно собираясь с силами, Валтасар втянул в себя воздух сквозь узкую щель рта, но тотчас же резко повернул голову и ястребиным, огненным взором заглянул в глаза обреченной.
— Теперь ты видишь, как безрассудно перечить воле царя? — проговорил он. — А ведь ты могла бы сидеть на пиру в парчовых одеждах, по правую руку от государя, равного самому Мардуку, владыке вселенной, по правую руку от властелина, могущественнее которого не было и вовеки не будет. Сожалеешь ли ты, строптивая, что постыдно пренебрегла царскими сокровищами? Я изменю свое решение, если ты раскаешься и покоришься могуществу и воле халдейского властелина! Тебе даруют жизнь, раскайся!
— Мне не о чем жалеть и не в чем раскаиваться! — твердо отвечала Дария. — Я и теперь предпочитаю смерть.
Кровь бросилась в голову царю. Уязвленный в своей гордыне, Валтасар вскричал:
— Так умри же! И палач отсек ей голову.
Облаченное в золото и пурпур тело дочери Сириуша упало на гранитные глыбы ассуанских скал.
Голова откатилась далеко в сторону, тараща в небо остекленевшие глаза.
Забыв, что на него смотрит весь Вавилон, царь сбежал по ступеням трона и подошел к валявшейся на помосте царской тиаре; чуть поодаль лежала прикрытая длинными прядями каштановых волос голова. Он поднял отрубленную голову и, не отрываясь, смотрел на нее. Кровь капала на пышные одежды Валтасара, стекая с его ладоней на запястья, до сгиба локтей. Теплая еще кровь, вселявшая в царя беспокойство, гложущую тоску, неизъяснимую тревогу.
Ястребиный взгляд Валтасара потух, тонкие, надменные губы задрожали. Сломленный, он скорбно обратился к палачам:
— Что ж это вы сделали, что ж это вы сделали с царем Вавилона?
— Такова была воля царя, — ответил палач.
— Что ж это вы сделали с сыном богов? — простонал Валтасар, и на глаза его навернулись слезы.
Он приблизился к телу, простершемуся в луже загустевшей крови, и приложил отрубленную голову к шее. Затем поднял тиару, возложил ее на буйные кудри и, сняв со своего пальца перстень, надел его на палец дочери Сириуша.
— И одежды из пурпура, и тиара в драгоценных камнях, и перстень царский, а все-таки ушла от меня. Боги замыслили унизить Валтасара и, чтобы Остался он в роду последним из последних, прокляли лоно всех жен, кроме твоего, Дария… Я велю положить тебя на алтарь Мардука, и Мардук вернет тебе жизнь, ведь я примирился с ним. Он воскресит и твое лоно, и царское семя в нем, и станешь ты матерью тысяч, и эти тысячи наводнят царство и обрушатся на врага.
Обернувшись к верховному жрецу Исме-Ададу, царь уныло сказал: