Вавилонская яма
Шрифт:
А дело вот какое. Когда я привел тело бабани в божеский вид, то вышел в первую комнатушку и сел передохнуть чуть правее входных дверей. Глядь, а на спинке её кровати привязана грязная бечева и наскоро засунуты концы под подушку... Меня осенила мысль, как страшным холодом обдала. "Помогли умереть, - думаю, - сволочи". Бабаня, видимо, металась в агонии. Как бывает в таких случаях, человек старается бессознательно лечь на пол. Но её же потом подымать надо. А так проще: примотал крест-накрест бечевой - и все.
Точно так оно и было. Ни малейшего
А в какое неописуемое замешательство привел сестричку мой вопрос насчет этой самой бечевы! Описать невозможно. Недели через три, придя к Родиону Павловичу, я задал ему неожиданно этот же вопрос и высказал в продуманной форме свое мучительное предположение.
"А что, помогли умереть сестричке... Ха-ха-ха", - было его красноречивым ответом.
Ну, Вы, дорогой братец, знаете, как он это умеет, раскатисто и заразительно смешок пустить. Ну, думаю, черти! Я прав в своих выводах, вот те крест!
"А хлорофосик, - говорю, - деданя, тут не принял участия?"
И снова в ответ заливистое: "Да она, знаешь, какая Лида-то... Ха-ха-ха. Устала она с ней. Прасковья-то чуть чего под кровать залазила, а её, понимаешь, надо поднимать. Бежит тогда Лида ко мне в ночь-полночь помоги. А проклятая, хоть и спала в теле, а все равно тяжелая... Ха-ха-ха".
Ну, думаю опять, и тут что-то есть. Уж больно опустилась она вся. И вот, видишь, их "помощь" так их самих шокировала, что они не собрались с духом искупать её сами или пригласить для этого кого-то, а пустили на самотек, положили её на четыре табуретки, одев наскоро. А про веревку, точнее старую бечеву, забыли.
Вот такие дела. Шекспировские страсти, дорогой братец. Мне очень тяжело писать Вам обо всем этом. Но и не писать нельзя. Почему я только должен один знать об этом?! Должны знать и Вы, дорогой братец, как умирала Ваша горячо любимая бабушка и как её решили схоронить наши близкие родственники. Я до конца дней своих буду проклинать себя, что не сумел обеспечить человеческий достойный конец для моей любимой Прасковьи Павловны.
Много она для меня сделала, очень много, сама того не подозревая. И не только для меня. И пусть ей земля будет пухом. Царство ей небесное!
Ну вот и все. Думаю, что на этот раз Вы, дорогой братец, не обидитесь на меня. Ведь я всего-навсего этим вот своим письмом к Вам хотел Вам сказать то, о чем Вы, дорогой братец, не знали и быть может никогда не узнали бы. Но ведь Вам, наверное, следует побывать в наших краях, на могиле незабвенной бабани. Не так много времени, сил и денег отнимет дорога. Скажу ещё напоследок, что Прасковьюшка стала являться мне иногда, благодарить за очищение и всегда спрашивает про Вас, дорогой братец, почему Вы не придете к ней на могилку помянуть её по христианскому обычаю, она же Вас и крестить и причащать носила. Неужели Вы совсем забыли горемычную? Понимаю, что из-за границы тяжело выбираться, но надеюсь, Вы, дорогой братец уже сейчас дома.
Всего Вам доброго. С уважением, Ваш сводный брат Алексей Гордин.
Р.S. А Родиону Павловичу обо всем этом
Осколок чужой, неизвестной дотоле судьбы, отсвет промелькнувшей жизни царапнул душу Гордина, и хлынувшее в ранку сочувствие к неизвестной ему старухе притупила на время остроту собственного несчастья. Он понял, что его двойник скорее всего находится на дороге в Челябинск, на окраине которого по всей видимости и находится кладбище с могилой близкого ему человека.
VII
Новое утро началось с беседы с новыми людьми. Троицы, доставившей Владимира Михайловича в узилище, не было. Конвоиры доставили его в просторный кабинет, где за столом сидел уморительный толстячок, немедленно улыбнувшийся Гордину во всю ротовую щель, напоминавшую вечно разверстый зев почтового ящика.
– А вот и мы! Здравствуйте. Что с Вами случилось? Как это Вы сами себя не помните и не узнаете? Прямо гофманиана какая-то приключилась. Ха-ха-ха!
– заверещал толстячок, почему-то подмигивая Гордину левым глазом.
– Здравствуйте. Действительно, произошла нелепая ошибка.
– У нас ошибок не бывает. Вот и документы Ваши на столе лежат. Что Вы паникуете? Подпишите свои показания. Будет суд, самый гуманный суд в мире. Ну получите Вы своих пять-семь лет, отсидите половину, а то и всего треть. Сейчас амнистии за амнистиями пойдут, у новой России тьма новых праздников. Глядишь, ещё и начальство высокое поменяется и опять послабление выйдет. Бросьте, не канючьте. Вы же взрослый мужчина. Умели нашкодить, умейте и ответ держать. Кстати, что это у Вас в кармане пижамы? Что за бумаги? Будьте добры, выложите на стол.
– Да это не мое, это тоже его, Степаныча. Пожалуйста.
И узник покорно выложил конверт на стол.
– Вот и хорошо. Вот и голубчик. Нам же все хорошо известно. Ведь это по Вашей просьбе родственники расправились с несчастной жертвой Ваших наследственных амбиций. Кстати, Вы знаете, что по завещанию Прасковьи Павловны Вам сейчас принадлежит помимо родового поместья ещё и солидный вклад в швейцарском банке? Налейте, налейте себе воды в стакан, пейте, не волнуйтесь. Неужели не знали?
– Не знал я ничего и знать не хочу. Тут какая-то ошибка, какая-то тайна.
– Никакой ошибки, никакой тайны. Просто справедливость торжествует рано или поздно. Это ведь лучше, чем никогда, не правда ли?
– толстячок улыбался как чеширский кот и казалось, что его улыбка реет в воздухе как бы сама по себе, заслоняя реалии незапоминающегося лица.
– А ведь сердце у вас и вправду вещун. С вами произошла досадная ошибка. Виновные будут наказаны. А вы сейчас же совершенно свободны и можете идти. Думаю, что провожать вас не нужно. Выход перед вами. Внизу вам отдадут ваши документы, одежду, вещи. Доброго пути и больше не попадайтесь. Чудесные освобождения происходят далеко не каждый день. Сказка нуждается в постоянном подпитывании энергией добрых дел, а они сейчас наперечет. Позвольте вам на прощание пожать руку.