Вавилонский голландец
Шрифт:
Александр не ответил, ткнул в кнопку аудиосистемы. Машина наполнилась голосом Маэстро. Некоторое время они ехали молча. Александр чувствовал, что Анна поглядывала на него, несколько раз вздыхала, словно хотела что-то сказать. Но он упорно смотрел только на дорогу и молчал. Маэстро пел.
Минут через двадцать молчания Анна неожиданно решительно остановила пение Маэстро. Как раз в том месте, где тот объяснял, что сухопутный шарманщик поет о море и на корабле эту песню поймут. Какая-то мысль почти смутила Александра.
– Послушай, – Анна говорила бодрым голосом, как говорят с капризными больными. – Нам ехать целых два часа, и мне совершенно не хочется проделать этот путь, как на похоронах. Жизнь только начинается! Ну что с тобой?
– Ничего. – Александр упорно смотрел на дорогу. – Мне надо следить за движением.
– Ну следи… Просто мне показалось, что ты обиделся или рассердился. Постарайся меня понять, пожалуйста. Я вовсе не хочу тебя обидеть или оставить по себе плохую память. Честное слово!
– Если ты не хочешь меня обидеть, зачем ты все это делаешь? Словно хочешь показать мне, что я для тебя – ноль и вообще ничего не значу?
– Послушай, будь справедлив. Начнем с самого начала: я же для тебя ничего не значу, верно? – Анна говорила легко, без обиды, просто констатируя. – Ты хотел умеренно хорошо провести несколько дней, ведь так?
– Ну… так, – Александр пока не понимал, к чему она клонит.
– Если бы я не согласилась провести эти дни с тобой, ты бы провел их с кем-нибудь другим. В смысле, с другой, – Анна насмешливо указала на мобильник, валяющийся в подлокотнике кресла. – Ведь так?
– Не знаю. Может быть.
– Да не может быть, а точно! – Анна откровенно веселилась. – Я абсолютно случайный на твоем пути попутчик в поезде. Кстати, не самый противный. По крайней мере, не храплю и не пинаюсь.
– К чему ты это все говоришь?
– Да к тому, что ты же не будешь сердиться на попутчика в поезде, что он сошел не тогда, когда ты ожидал? Вот и ты на меня не сердись. Пойми, для меня это тоже все очень непросто. Думаешь, легко решиться и уйти на корабль? Это ведь в каком-то смысле схима.
– Что, там дают обет безбрачия и надо натрахаться вдоволь перед отъездом? – Александр саркастически фыркнул.
Анна замолчала и отвернулась. Некоторое время сидела тихо, словно и не было ее в машине. Потом решилась:
– Ну что ты все сводишь к одному? Поверь, есть жизнь и выше пояса. Просто корабль – это в какой-то мере уход от мира. А для того чтобы от мира уйти, надо решиться. Попробовать все, что может удержать. Это глупо было, конечно, думать, что наша встреча что-то изменит. Я почему-то надеялась… хотя с самого начала знала, ничего не выйдет… но страшно же! Знаешь, как страшно? Прости меня, свои проблемы надо решать в одиночку.
Анна опять затихла. Александр закурил, приоткрыл окно.
– Ну и какие твои проблемы
– А вот и хорошо, что мы целых полтора часа будем ехать! И придется тебе меня выслушать, поскольку отвлекаться тут не на что. И не на кого! – Анна опять улыбалась. – Ты же никогда меня не слушал, а то бы давно все понял. Я тебе говорила, но не знаю, ты слушал меня или нет. Я очень любила одного человека. Вернее, мы друг друга любили.
– Все мы любили… – Александр чувствовал, что обида его отпускает. Но осталось смутное, немного страшное ощущение, как будто он заплутал в непонятном лесу. А Анна, русалка древесная, водит его кругами. А тут еще этот бесконечный лес по обе стороны дороги. – Мы все любили, так что ж теперь, всю жизнь мучаться?
– Да, я знаю. Твоя жена и еще та, другая женщина. Тогда ты должен понять, как это бывает. Пусто и никчемно. Особенно по утрам, когда сон уже отступил, а дневные заботы еще не закрутили и мы беззащитны перед болью. И больше всего на свете хочется ее прогнать, не чувствовать, так?
– Да, так, – Александр вдруг вспомнил свои утра после того, как ушла жена. Тоску, боль, необратимость.
– Так вот, я поняла: не так! С этим просто надо жить. И я поняла это благодаря тебе, понимаешь? Тебе! – Анна, наверное, пустилась бы в пляс, не сиди она в машине. – Понимаешь, все по-разному выходят из этой ситуации. Самое простое и очевидное – это запорошить боль, как снегом. Как, я не знаю, в листья закопать опавшие, во всякие встречи, в притворство, в игры…
– Ну спасибо, приласкала.
– Ой да ну тебя, при чем тут ты? Это у всех так, и у меня. Это просто и доступно. И главное, действенно. Боль пройдет, притупится, запорошенная. Ну, будет снова вылезать иной раз, а мы ее – новой интрижкой прибьем!
– А можно и по-другому? – Александр втянулся в разговор, сам даже не заметив как.
– Да, можно с ней просто жить. И заниматься делом. Каждый день, каждую минуту. И тогда, я уверена, придет что-то… настоящее, что ли.
– Или не придет.
– Ну да, гарантий никто не дает. Но дело – останется.
– Ага, то есть надо возлюбить свою боль? Да ты у нас мазохисточка.
– Нельзя полюбить то, что больно. Это глупости все. Но можно переплавить боль и печаль… Ты давно не писал. А я помню твои ранние рассказы. Почему ты не пишешь больше? Они были искренние.
Александр пожал плечами. Он действительно давно не писал. Не писалось, вот и не писал. Слова получались невзаправдашние, необязательные. Игрушечные.
– Да потому что тут, – Анна приложила руку к груди, – у тебя нет ничего. Давно уже нет. А было… Ой, смотри! Ферма! Давай купим мне корзину яблок! Ну пожалуйста, ну пожалуйста!