Вавилонский голландец
Шрифт:
– Теперь, друзья мои, – сказал довольный Роберто, – вы можете какое-то время работать без моей помощи. Вроде бы мы поняли, что искать, – спасибо, Леон!
Я отмахнулся с деланным смущением, но было чертовски приятно. Мы с Александром еще остались выкурить по трубочке и повспоминать нашу биостанцию на Белом море, а потом я завалился спать – вдруг разом кончились силы. Я проспал двенадцать часов, а когда утром вышел из каюты и поднялся на палубу, свежий ветер мигом выдул из головы сон, а слева я увидел встающие над океаном горы Сьерра-Мадре.
Мы шли вдоль Центральной Америки, забирая к юго-востоку, и не собирались никуда заходить. Я не огорчался, потому что пока
Четыре зала библиотеки имели форму гигантских шестигранных карандашей, сложенных вместе: один внизу, один вверху и еще два по бокам. Тянулись они от самой кормы до середины корабля, под ними располагалось машинное отделение, а впереди – грузовой трюм. Если пройти по баку, осторожно, чтобы не зацепиться за бухты канатов, лебедки, тросы, то можно было заглянуть через мутноватый стеклянный фонарь вниз: там на два этажа спускались металлические стеллажи и уходили, сужаясь, к носу. В котельной и в машинном отделении хозяйничали трое механиков. Главного все звали Гефестом, а настоящее его имя давно забылось, и был он важный и добродушный. Я часто встречал механиков, развалившихся в мягких креслах в читальном зале, – брали они все больше солидные, толстые семейные саги.
На шкафуте возвышалась надстройка в два уровня. Впереди, вверху, сияла четырьмя стеклянными панелями ходовая рубка, за ней шла кают-компания, столовая, а в самом конце – камбуз, где обычно хлопотала Тереза. Внизу располагался читальный зал и малая кают-компания. Справа и слева надстройку можно было обойти, обычно народ стоял тут, облокотившись на фальшборт, курил и любовался морем. Главный же сачкодром был сзади, на юте, но там по бортам висели спасательные шлюпки, и любоваться морем можно было только с невысокой кормовой надстройки над задним читальным залом. Анна, например, любила сидеть там и смотреть, не отрываясь, на кильватерный след. В такой момент ее можно было спросить о чем-нибудь, и через полминуты она поворачивалась и смущенно переспрашивала: «Ты что-то сказал?»
Два трапа, по обоим бортам, вели от выхода из кают-компании вниз, в узкий коридор к каютам экипажа и рабочим кабинетам. В конце оба коридора соединялись, и от этого перекрестка шел один трап вверх, в кормовой читальный зал, а один, почти вертикальный, вниз, к библиотеке.
Когда я в первый свой визит спустился в этот колодец, придерживаясь за перила, и увидел причудливую архитектуру – четыре уходящих вглубь шестигранных зала, решетчатые металлические лесенки с уровня на уровень, бесконечные ряды книг, – думаю, на лице моем было довольно глупое выражение. Роберто рассмеялся:
– Узнаешь?
– Вавилонская библиотека?!
– Ага. – Роберто был очень доволен произведенным впечатлением. – Не знаю уж, кто первый придумал такое, Борхес или они, но вот она, голубушка, во плоти.
Мы спустились в Верхний зал (они так официально и назывались – Верхний, Нижний, Правый и Левый), и я не спеша отправился бродить вдоль полок. Ковровая дорожка глушила звук шагов, пахло старыми и новыми книгами, и только высокие бортики на полках напоминали о том, что мы на корабле.
Я, конечно, не успел тогда все рассмотреть, понял только, что библиотека подобрана с большим тщанием и вкусом. По мне, так ни одной лишней книги там уже не было. Правда, в тот визит я не видел Правого зала, текущих книг и не мог оценить собрания любовных романов, боевиков и космических опер. В Нижнем зале содержалась классика, начиная с «Эпоса о Гильгамеше» и кончая Шекспиром и Сервантесом. Там трудились странные люди, которых Александр называл «демоны Нижнего зала»: два немолодых профессора из Швеции, оба по фамилии Свенсон, но не родственники,
Мы с Александром в основном таскали книги из Верхнего и Левого залов, где была собрана классика с XVIII по XX век. Эти два зала были забиты весьма основательно, и Роберто уже планировал эвакуировать часть собрания вниз, где свободного места было побольше. А пока мы набирали стопку до подбородка, чтобы удобнее было придерживать, и, балансируя по трапам, тащили наверх, в наш кабинет. Потом сидели, каждый в своем конце стола, а вокруг лежали книги – на столе, на стульях, на полу, щетинящиеся разноцветными закладками, раскрытые и придавленные плоским камнем, старые и новенькие, еще пахнущие типографией, на четырех языках, которые мы знали, и бог знает на скольких еще, с которых мы могли хотя бы попытаться перевести со словарем.
Александр больше читал, хмыкал, лепил разноцветные бумажки, иногда, как бармен по стойке, ловко посылал мне книгу по скользкой столешнице – она всегда останавливалась точно передо мной, повернутая как надо.
Я записывал в тетрадь ссылки, кое-какие цифры, во вторую половину дня писал программы для обсчета наших алгоритмов, проверял их. Иногда мы подолгу не разговаривали, каждый был занят своим делом, иногда спорили, раз в пару часов выходили на ют выкурить по трубке и выпить кофе. Тогда мы обсуждали какую-нибудь новую идею или вспоминали общих знакомых, кафедру и практики. Было забавно говорить о людях, которых мы знали с промежутком почти в десять лет, – насколько они не изменились в чем-то главном. Александр несколько раз со смехом разуверял меня, когда я рассказывал старые кафедральные легенды, и объяснял, как все было на самом деле. Впрочем, может, и он за давностью лет уже не помнил правды; к тому же неизвестно, что такое правда – то, что помнит очевидец, или то, что стало легендой?
Роберто присоединялся к нам обычно раз в несколько дней, и это были чудесные часы. Он преображался, когда работал с книгами или говорил о них: пропадал неловкий, смешной чудак, и появлялся вместо него блестяще образованный, глубокий и одновременно ироничный ученый. Роберто как будто воплощал идеал библиотекаря, описанный Федерико да Монтефельтро Урбинским: «Ученость, приятный характер, представительная внешность, красноречие». Роберто знал невероятно много; вопреки моим скептическим представлениям о гуманитариях, у него была беспощадная логика и умение видеть скрытую связь вещей.
Б'oльшую часть моих завиральных идей Роберто вежливо отклонил, ссылаясь на чужие работы, старинные трактаты и давно отгремевшие дискуссии. Я узнавал от него самые удивительные вещи: об организации библиотек с античности и до новых времен, о принципах их работы, о том, что, собственно, было сделано в библиотечном деле и какие битвы шумели в этих тихих залах в старые времена. В частности, он напомнил, что два взгляда на библиотеку – хранить знания или охранять от знаний, о которых мы читали у Умберто Эко, – на самом деле состязались многие века, и приводил на память цитаты и ссылки. От него я узнал множество интересных фактов, например, что Гёте с подозрением относился к научной работе библиотекарей или что иезуит Клод Клеман первым сравнил библиотекаря с капитаном корабля. Каждая такая крупица немного изменяла наши алгоритмы, но в конце концов (это было уже здорово позже, в Атлантике) мы определили, чего хотим, и собирали материал, твердо зная, что именно мы ищем.