Вчера
Шрифт:
Шурша сапогами по свежей песчано–гравийной смеси, щедро насыпанной на дорожки к торжественному заседанию, Пётр Николаевич тормознул у по–осеннему обшарпанного и грустного куста декоративной маслины, привычно справился с ширинкой и оросил куст застоявшейся тёплой струёй.
Комаров не любил личную охрану и ездил по городу с одним шофёром. А когда, пописав, подобревший Комаров шагнул к пепельному красавцу Opel Admiral, доставшемуся городу от бежавших в панике оккупационных властей, бравый энкавэдист попросился
— Ты что же, без мотора, сынок? Хотя бы мотоцикл какой…
— Ни к чему, мешать будет.
— Ну тады грузись! — Пригласил Пётр Николаевич и уверенно втиснулся на переднее сиденье.
Капитан Кошкин не мешкая занял место сзади и машина, включив дальний свет, всхрапнула движком и поплыла парковой аллеей, свернув в конце её направо, на улицу Гоголя, потому что прямо по Коммунаровской и налево по Гоголя было не проехать из–за ещё довоенных дождевых промоин. Повернув на углу налево по Запорожской до пересечения с улицей Карла Либкнехта, ещё раз свернули налево и уже по нормальной брусчатке главной улицы газонули было вниз в сторону площади Свободы.
Справа, в зарослях кустарника и бурьянов, громадились три этажа развалин Управления НКВД.
— Не шустри! — Попросил водителя Комаров, затягиваясь «Казбечиной». — Меня здесь в 41-м едва не засыпало, когда крыша и четвёртый этаж рухнули при пожаре… Всегда сердце щемит, когда мимо этих развалин еду…
— У меня тоже щемит, товарищ Комаров, — дружеским тоном поддержал с заднего сидения ностальгическое настроение Первого Кошкин.
В этот миг Комаров ощутил затылком ствол пистолета, и тотчас в салоне властно жахнул выстрел, слегка обрызгав секретарскими мозгами Кошкина и даже немного — водителя.
Шофёр резко сбросил газ и ошалело обернулся к Кошкину, собиравшемуся всадить пулю и в его только утром подстриженную голову. Фронтовая реакция не подвела, правая рука водителя описала молниеносную дугу, а твёрдокаменное ребро ладони точно приземлилось на руку противника. Кошкин выстрелил, но уже куда придётся. Пришлось в правое бедро водилы.
Opel мягко ткнулся в бордюр и заглох. Псевдокапитан выскочил из машины и большими прыжками в полной темноте побежал вниз по улице, размахивая ТэТэ. Вслед ему прогремело семь торопливых пистолетных выстрелов превозмогающего боль и слабость секретарского шофёра.
В районе белых особняков Кошкин неожиданно получил подножку, профессиональный удар ребром ладони по кадыку, выронил оружие и через мгновение уже бился в крепких объятиях военного патруля, спешившего по Карла Либкнехта на звуки ночной стрельбы.
— Вот и хорошо, товаришок… Не дёргайся!.. Разберёмся… — Приговаривал один из патрульных, надёжно связывая заломленные руки Кошкина обрывками каких–то проводов…
Наряд
— Кулешов, айда к машине! Да не бзди! Что не так — стреляй!
Кулешов, изготовив автомат, вайловатой рысью понёсся к легковушке на свет фар.
Вскоре он вернулся, тяжело дыша.
— Там раненый водитель и убитый большой начальник, этот, видать, поработал, — кивнул он на задержанного.
— Ах ты, сука! — Пнул «Кошкина» сержант. — Да я бы тебя лично, если б не служба!.. Гадёныш… Ложись на землю, угомонись, гнида!..
— Раненый как? Сам обойдётся, покуда пришлём группу? — Обернулся сержант к Кулешову.
— Тяжелый он, товарищ сержант, без сознания, кровищи до хрена из отсюдова! — Он похлопал себя по правому карману шинельки. — Я его плотно усадил и посильнее прижал к сиденью, чтобы меньше сочилось…
Сержант помолчал, обдумывая ситуацию. Скрутив и раскурив самокрутки из крепчайшей махры, ребята затягивались дымом, успокаивая нервы.
— Так, кончай перекур! Чем быстрее доставим диверсанта, тем скорее пошлют группу на помощь шофёру. Вперёд!
Они подняли безучастного «Кошкина» и почти волоком потащили в комендатуру, располагавшуюся через два квартала на углу Карла Либкнехта и Грязнова в четырёхэтажке водников напротив завода имени Войкова.
Город молча наваливался на патрульных слева и справа химерическими тенями ночного мрака. В уцелевших домах не светилось ни единого огонька. И ещё действовала на нервы тотальная гробовая тишина теперь уже тылового города.
Петлюку ещё рассказали, что было следствие, но проводили его представители Москвы, которые сразу же забрали «капитана НКВД» в столицу. Говорили, что ему якобы дали 25 лет. Но это были, понятно, только разговоры. Судили мерзавца закрытым судом пресловутой «тройки» по законам военного времени. А вышка тогда ещё была ой как в ходу…
Когда Пётр Прохорович «переварил» эту драматическую историю, то понял, кто был таинственный «капитан Кошкин». Но он почему–то не доложил по службе и вообще ни одной живой душе ничего не рассказал.
Надежда, самостоятельно пережившая двухлетнюю оккупацию, оказалась с ребенком. Так получилось, что она родила в сорок втором девочку и назвала её Ириной. Тайна подлинного отцовства Иринки надёжно хранилась в сердце мамы Нади. Считалось, что это был наш раненый красноармеец, прятавшийся от немцев в Запорожье. Но в самом деле то был стройный, воспитанный, ласковый немец из Баварии, обер–лейтенант Эрих.