Вчера
Шрифт:
Визит закончился поздно.
Утром Оля напоила братика настоящим парным молочком (не поленилась раненько сбегать к соседке, у которой обычно брала домашнее молоко) и повела Семёна погулять по городку, показала школу, где учительствует, Дворец культуры, кинотеатр и даже летнюю танцплощадку.
После скромного, без рюмок и тостов, обеда, Сенька засобирался на вокзал к одесскому поезду.
— Как же ты сам? Я проведу тебя! — Сказала Оля, накидывая на плечи вязаную кофту, потому что день выдался пасмурный и прохладный.
Анатолий рано утром ушёл на работу и прощаться осталось только с милыми племянниками — Серёжкой
— Вот уж кому–то невеста растёт, так невеста, завидую! — улыбнулся Сенька, опуская племяшку на землю.
— Вот и не кому–то, дудки им всем! — Насупилась Любаня. — Я только за тебя выйду, Сенечка!
Мама Оля и Семён расхохотались.
— Ну и зачем ты ему нужна, такая бестолочь! — Шутя выдала доце подзатыльник Ольга.
— Да я и женат уже, — рассмеялся Сенька. — Хотя разве что лет через десять, если разведусь к тому времени… Ну да всё, мне пора, дети, приезжайте в гости!..
Оля взяла Семёна под–руку, и они пошли на вокзал. Дети, стоя у калитки, долго махали им вслед. «И когда только мои девчёнки вырастут так, чтобы можно было не только пелёнки менять, а в кино, например, сходить или гостям показать?»..
В вагоне Сенька улёгся наверху, как и обычно. Переполненный впечатлениями, долгот не мог уснуть. Если в гости ехал в растрёпанных чувствах, то возвращался в довольно приподнятом настроении. Как же, теперь у него столько интересной родни. И это всё благодаря тому, что папа нашёлся!..
А осенью, после разлада с Ниной, ни с того, ни с сего, Семён начал много писать. Стихи, рассказы. Непонятно как, но проторил дорожку в Областное литературное объединение, регулярно бывал на его заседаниях.
Председатель Литобъединения Васыль Лисовык, интереснейший усатый козацюга. Ему далеко за шестьдесят. Правда, его итоговую книгу стихов «Рілля» («Пахота» — укр.) Семён не читал, но представлял, о чём там может идти речь. Из активных участников наиболее колоритными показались Володымыр Вуйтэнко, Олэкса Кожух, Пэтро Пэро, Иван Чортомлыкськый (приводим имена и фамилии пишущих на «ридний мови» в их украинском самопроизношении), Владимир Захарьев, Иван Шампуров, Святослав Фунтукович, ещё какой–то самобытный писатель из работников общепита, накропавший толстенный роман «Ресторан».
С Вуйтэнком у Семёна сложились неплохие отношения. Вечно пьяненький Володя несколько лет пишет повесть «Хлопці–молодці», но конца не видно. Как человек богемы, висит на шее у вконец затурканной жены, преподающей математику в пединституте. Опять же дети. Вечная нужда и вечный, неистребимый, как тараканы, оптимизм. Друзья называют его уважительно «мэтром».
С Захарьевым Сенька дружит. Володя приехал к нам недавно, после развода с женой, из какого–то Шебекина. Написал роман «Зеленая шляпа» о гэбистах. Наивно думал, что критика культа личности Сталина даёт ему право «сорвать маски» с «рыцарей плаща и кинжала». На днях у него провели обыск, изъяли рукопись романа, как антисоветский. Самое смешное, что пришло трое именно в зеленых велюровых шляпах. Начали Володьку таскать.
В декабре наследники Берии вызвали и Семёна.
Сенька не по–советски ответил, что как–нибудь сам разберётся, о чем говорить с отцом.
Или вот, возьмите, Захарьев. Умный человек, а клевещет на органы. В исторический момент, когда всем надо ещё теснее сплотиться вокруг коммунистической партии, написал хрен знает что. Хорошо бы вам выступить в Литобъединении с открытой товарищеской критикой этой низкопробной окололитературной поделки.
Семён сказал, что «Зеленой шляпы» не читал, попросил дать почитать, чтобы определить свою гражданскую позицию… Товарищи долго смеялись. Напоследок спросили, что означает текст телеграммы, полученной Сенькой пару месяцев тому назад. Серба вдруг всё вспомнил и в свою очередь долго смеялся, чем весьма озадачил дзержинцев.
А дело было вот в чём. Как–то осенью пришла глупая телеграмма из Оссоры (с Камчатки) от Галки Хлопониной, которую после окончания в прошлом году финансового института распределили главбухом на тамошний рыбозавод. Некий вопль отчаяния. Смысл прозрачный, — вытащи меня как–нибудь отсюда. Из её редких писем Сенька уже знал обстановочку, в которую она вляпалась. Там такая дыра, край света. Рыбозавод, застава и Тихий океан. Вырваться никак нельзя. В редкий самолетик попасть можно только по личному распоряжению директора рыбозавода, который там и Бог и Сатана в одном лице. И Семён начал было искать ей жениха. Рассказал друзьям–товарищам. Люди начали предлагать добровольца для фиктивного брака.
Женька Якименко привел какого–то сосунка лет 19-ти. Кажется, Эдик, сын генерала. Сынген? Ну и что, а я — Сынкап!.. Сразу не понравились глаза претендента. Они бегали туда–сюда, как у вора. Потом исчезла с этажерки Галкина телеграмма. Потом исчез и Эдик. И вот теперь в гэбэ Сеньку просят раскрыть смысл галкиной шифровки. Он понял, что Оссора, видимо, очень хитрый городок на Камчатке, а простой советский рыбозаводик в нем, как сплошь и рядом было тогда заведено, кроме консервов наверняка производит что–нибудь для подлодок или решает иные военные задачи. Сенькино неинтересное объяснение попросили зафиксировать на бумаге. Ну и черт с вами!
Больше его не вызывали. Но через несколько дней после беседы с чекистами Сенька стал замечать за собой слежку. Какой–то полуинтеллигентного вида товарищ в выгоревшей и мятой шляпе взял в привычку утром садиться ему на хвост прямо у дома и пасти до пяти–шести вечера. Сенька — в трамвай, он — следом. Сенька в магазин, — у соседнего прилавка непременно торчит мятая шляпа. Прошло с неделю и Семён придумал контрмеры. Когда выходил из дому и через какое–то время чувствовал спиной жжение недружелюбных оловянных глаз, то спокойно оборачивался и молча шел к филёру. Надо было видеть, какие увёртки тот предпринимал, чтобы сойти за случайного прохожего. Семён подходил к нему близко и шел за ним следом, повторяя все его рыскания по улице. Так Сенька потратил на него три дня. Бериевец ведь не мог оторваться от Сеньки и убежать, иначе сорвал бы задание. Но и терпеть наглое открытое преследование с Сенькиной стороны ему стало невмоготу. Как–то, удаляясь от Семёна торопливыми шажками, он вдруг резко обернулся и чуть ли не плача продекламировал: