Вдали от безумной толпы

Харди Томас

Дверь отворила тетушка Батшебы.

– Не будете ли вы добры передать мисс Эвердин, что кое-кто желал бы с нею говорить? – спросил мистер Оук, назвавшись кое-кем, вместо того чтоб представиться, отнюдь не вследствие дурного воспитания, а в силу высочайшей скромности, ценимой в деревне, однако вовсе неведомой горожанам с их докладами и визитными карточками.

Батшебы в доме не оказалось. Значит, то был ее голос – там, за кустами лавра.

– Вы войдете, мистер Оук? – пригласила миссис Херст.

– Благодарю вас, – ответил Габриэль,

проходя к камину следом за хозяйкой. – Я принес мисс Эвердин ягненка. Подумал, что ей приятно будет его растить. Девушки это обыкновенно любят.

– Может, ей и придется по нраву ваш подарок, – произнесла миссис Херст раздумчиво, – однако она и сама здесь гостья. Ежели подождете минутку, она придет.

– Я подожду, – сказал Оук, садясь. – По правде говоря, миссис Херст, я не только из-за ягненка пришел. Я хотел бы спросить, согласится ли она стать моею женой.

– В самом деле?

– Да. Потому как если она согласна, я женюсь на ней с превеликой радостью. Не подскажете ли вы, есть ли подле нее другие молодые люди с подобными намерениями?

– Дайте-ка подумать, – ответила миссис Херст, рассеянно вороша угли в камине. – Оно, конечно, молодых людей хоть отбавляй. Видите ли, фермер Оук, Батшеба девушка видная, к тому же ученая. Хотела даже гувернанткою стать, да только нрав у нее для этого чересчур необузданный. Не то чтобы мужчины ее здесь посещали, но, Боже мой, по своей природе она должна иметь целую дюжину женихов.

– Жаль, – вымолвил Оук, горестно созерцая трещину в каменном полу. – Я человек простой и мог надеяться на успех, только если б оказался первым… А поскольку пришел я лишь за этим, то и ждать мне, выходит, нечего. Пойду-ка я домой, миссис Херст.

Прошагав ярдов двести по равнине, Габриэль услыхал у себя за спиной пронзительное «хой-хой!», причем этот возглас прозвучал выше, чем обыкновенно звучит в устах пастухов. Обернувшись, Оук увидел девушку, которая бежала за ним, размахивая белым платочком. Габриэль покраснел. Ее же щеки пылали румянцем, однако, по всей видимости, не от смущения, а от бега.

– Фермер Оук… я… – заговорила Батшеба и осеклась, переводя дух.

Теперь она стояла прямо перед Габриэлем, чуть отвернувшись и держась рукою за бок.

– Я заходил вас повидать.

– Знаю. – Батшеба дышала часто, как птенчик малиновки, с раскрытым клювом ждущий червячка, лицо ее раскраснелось и было мокро, точно цветок пиона, на котором солнце еще не высушило росу. – Если б я предполагала, что вы пришли просить моей руки, я бы тотчас вернулась из сада. А тетя неверно вам сказала…

У Габриэля гора свалилась с плеч.

– Досадно, что вам пришлось бежать так быстро, любезная мисс Эвердин, – произнес он, с благодарностью предвкушая следующие ее слова. – Погодите немного, отдышитесь.

– Тетя неверно сказала вам, будто у меня есть жених. Нет у меня никого и не было никогда. Я так рассудила: время идет, и это большая ошибка – отослать вас, чтобы вы думали, будто у меня много поклонников.

– До

чего я рад это слышать!

На лице фермера Оука, зардевшемся от удовольствия, возникла отличавшая его продолжительная улыбка. Он протянул руку к руке Батшебы, которую она, отпустив бок, теперь прижимала к груди, дабы успокоить громко бившееся сердце. Едва Габриэль ею завладел, она спрятала ее за спину, – проворные пальчики, точно угорь, выскользнули из его ладони.

– У меня уютная маленькая ферма, – произнес Габриэль вполовину не так уверенно, как говорил до попытки взять руку Батшебы.

– Охотно верю.

– Мне ссудили денег для начала, но скоро все будет выплачено. Человек я обыкновенный, однако с детства работал и сумел добиться кое-чего. – «Кое-что» фермер произнес так, словно подразумевал «многое». – Когда мы поженимся, я наверняка смогу работать вдвое больше нынешнего.

Оук сделал несколько шагов вперед и снова протянул руку Батшебе. Она поравнялась с ним возле низкого куста остролиста, усыпанного красными ягодами. Увидав, что Габриэль наступает, грозя заключить ее персону в объятия и, пожалуй, даже стиснуть в оных, девица обошла заросли и с противоположной их стороны, глядя поверх ветвей округленными глазами, промолвила:

– Но фермер Оук! Я ведь не говорила, что выйду за вас!

– Вот так так! Стало быть, вы бежали за мною во весь опор, чтобы сказать, что за меня не выйдете? – проговорил Габриэль в полной растерянности.

– Я лишь хотела вам сообщить, – ответила Батшеба с жаром, хотя в глубине души осознавала нелепость того положения, в которое себя поставила, – что нет никакой дюжины женихов, и никто не называет меня своею милой. Я не желаю, чтобы мужчины думали обо мне как о собственности, хотя, быть может, однажды ею стану. Если б я хотела за вас замуж, я б за вами так не побежала – я ведь имею гордость. Но нет никакого вреда в том, что я поспешила опровергнуть неправдивые слова, сказанные тетей.

– О да, вреда в самом деле нет, – ответил Оук. Но иногда тот, кто высказывается от сердца, рискует проявить чрезмерное великодушие. Посему, взвесив обстоятельства, Габриэль прибавил: – Хотя я в этом не уверен.

– По совести говоря, я не успела подумать, хочу ли за вас выйти, прежде чем побежала. Вы ведь уже далеко ушли.

Оук вновь приободрился.

– Так извольте, мисс Эвердин. Подумайте минуту или две. Я подожду. Вы будете моей женою? Соглашайтесь, Батшеба. Моя любовь к вам очень велика!

– Что ж, попробую, – произнесла она довольно робко. – Но если я думаю на открытом воздухе, мои мысли разлетаются.

– И все же попытайтесь.

– Дайте мне время.

Батшеба отворотила лицо от Габриэля и устремила взор вдаль.

– Я сделаю вас счастливой, – сказал Оук, глядя поверх куста на ее затылок. – Через год или два мы сможем купить фортепьяно – нынче у многих фермерских жен оно имеется. А я подучусь на флейте, чтобы играть с вами по вечерам.

– Да, было бы славно.