Вдали от обезумевшей толпы

Харди Томас

– Не могу.

– Она уже замужем?

– Нет.

– Жива?

– Да.

– Она хорошенькая?

– Да.

– Удивляюсь. Разве можно быть хорошенькой при таком ужасном недостатке, как у этого несчастного создания?

– Недостаток... Какой недостаток?
– живо спросил он.

– Да волосы у нее такого отвратительного цвета!

– Ого! Это мне нравится!
– выпалил Трой, уже овладевший собой.
– Все восхищались их золотым цветом. Одно время, правда, недолго, она ходила с распущенными волосами. Замечательно красивые волосы! Прохожие оборачивались и любовались волосами этого несчастного создания.

– Фи! Будет тебе, будет!
– В ее голосе зазвенели гневные

нотки.
– Если бы я дорожила твоей любовью, как раньше, я, пожалуй, могла бы сказать, что прохожие оборачивались и любовались моими волосами!

– Батшеба, не будь такой запальчивой и ревнивой! Ведь ты представляла себе, что такое семейная жизнь, зачем же было выходить за меня, если ты боялась такого рода случайностей?

Между тем у нее на сердце накипело возмущение, к горлу подкатился клубок, слезы неудержимо подступили к глазам. Она стыдилась обнаруживать свое волнение, но под конец разразилась бурными упреками:

– Вот что я заслужила от тебя за всю свою любовь!! Ах, когда я выходила за тебя, ты мне был дороже жизни. Я готова была умереть за тебя, честное слово, я с радостью бы умерла! А теперь ты глумишься надо мной, говоришь, что я сделала глупость, выйдя за тебя! Ну разве не жестоко попрекать меня моей ошибкой! Пусть ты невысокого мнения о моем уме, но ты не должен так безжалостно бросать мне это в лицо теперь, когда я в твоей власти!

– Что поделаешь, так уж складываются обстоятельства, - буркнул Трой. Клянусь честью, эти женщины сведут меня в могилу!

– А зачем ты хранишь чужие волосы! Ты сожжешь их, правда, Фрэнк?

Фрэнк продолжал, делая вид, что не расслышал:

– Есть обязательства, которые для меня важней даже моих обязательств перед тобой. Кое-что надо загладить... Ты не знаешь об этих отношениях. Если ты раскаиваешься, что вступила в брак, то я и подавно.

Батшеба вся дрожала. Положив ему руку на плечо, она проговорила скорбным и проникновенным тоном:

– Я буду раскаиваться лишь в том случае, если узнаю, что я для тебя не самая дорогая на свете. А вот ты раскаиваешься, потому что другая дороже тебе, чем я, - ведь правда?

– Не знаю. Ты это к чему?

– Ты не хочешь сжечь этот локон. Значит, ты любишь женщину, у которой такие красивые волосы, да, любишь! Как они хороши, не то что моя жалкая черная грива! Но что ж поделаешь! Разве я виновата, что так безобразна! Так люби ее на здоровье!

– Честное слово, я совершенно позабыл об этой пряди и вспомнил только сегодня, через несколько месяцев, когда случайно взглянул на нее.

– Но ты только что упомянул о каких-то "отношениях"... А потом... эта женщина, что мы тогда встретили?

– Встреча с ней и напомнила мне об этой пряди.

– Так это ее волосы?

– Ну да. Можешь радоваться, что выудила это у меня!

– А что это за отношения?

– Да ничего серьезного... Я только пошутил.

– Только пошутил!
– повторила она в горестном изумлении.
– Как можешь ты шутить, когда я так страдаю? Скажи мне всю правду, Фрэнк! Ты же знаешь, что я но дурочка, хотя по временам и поддаюсь женской слабости. Будь откровенен со мной!
– И она посмотрела ему в лицо открытым, бесстрашным взглядом.
– Кажется, я немногого прошу - только правды! Ах! Раньше мне казалось, что я буду счастлива, лишь когда меня будет обожать муж, которого я себе изберу. Ну, а теперь меня осчастливит хоть капелька чувства... Да! Вот до чего дошла независимая и гордая Батшеба!

– Ради бога, не закатывай мне сцен!
– раздраженно крикнул Трой, вскочил и вышел из комнаты.

Едва он ушел, Батшеба разразилась бурными рыданиями; эти сухие, не смягченные слезами рыдания разрывали ей сердце... Но она подавила их силой воли. Батшеба потерпела поражение, хотя до конца своих дней ни за что не призналась бы в этом. Ее гордость

была уязвлена, - ведь она понимала, что унизила себя, выйдя замуж за человека, далеко не такого чистого душой, как она. Охваченная негодованием, она металась взад и вперед по комнате, как тигрица в клетке, все существо ее восстало, кровь бросилась ей в лицо. До встречи с Троем Батшеба высоко ставила себя, как женщину, гордилась, что ее губ не касался ни один мужчина в мире, что ее талию никогда не обнимала рука возлюбленного. А теперь она была себе ненавистна. В былое время она в душе презирала девушек, которые попадались в сети первого же смазливого парня, удостоившего их своим вниманием. Мысль о замужестве никогда не прельщала ее, как прельщала большинство окружавших ее женщин. В смятении чувств, боясь потерять любимого, она согласилась выйти за него; но даже в самые счастливые часы Батшебу не покидало сознание, что с ее стороны это скорее жертва, что брак ничуть не возвысил ее, не принес ей чести, - Батшеба бессознательно чтила Диану, хотя имя этой богини едва ли было ей известно. Как низко она пала в своих глазах: ведь раньше она держала всех мужчин на расстоянии, не поощряя их ни взглядом, ни словом, ни жестом; она не тяготилась одиночеством, гордясь своей девичьей независимостью, и воображала, что потерпит некий ущерб, если променяет скромную девическую жизнь на жизнь замужней женщины и сделается смиренной половиной какого-то неведомого целого. Ах, как могла она совершить такой безумный поступок, впрочем, вполне благопристойный в глазах людей! О, стать бы снова той девушкой, что стояла на Норкомбском холме! Посмел ли бы тогда Трой или другой мужчина осквернить своим прикосновением хоть волос на ее голове!

На следующее утро она поднялась раньше обычного, велела оседлать коня и, как всегда, объехала свои владения. Когда она вернулась в половине девятого - то был час их завтрака, - ей сообщили, что супруг ее встал, позавтракал и уехал в Кэстербридж в двуколке, запряженной Крошкой.

После завтрака она взяла себя в руки и успокоилась - это была прежняя Батшеба! Она вышла из дому, собираясь посетить один участок фермы, над которым, как и раньше, надзирала сама, насколько ей позволяли домашние обязанности, однако всякий раз ее опережал предусмотрительный Габриэль Оук. Батшеба стала питать к нему подлинно сестринские чувства. Разумеется, временами она вспоминала, что он ее давнишний поклонник, и на минуту представляла себе, как бы ей жилось с ним; представляла себе и жизнь с Болдвудом. Но хотя Батшебе и были доступны сильные чувства, она не любила бесплодных мечтаний и лишь ненадолго отдавалась подобным раздумьям в те дни, когда Трой выказывал ей слишком большое пренебрежение.

Внезапно она увидела, что по дороге поднимается на холм какой-то мужчина, и узнала мистера Болдвуда. Баттеба мучительно покраснела и стала следить за ним взглядом. Фэрмер остановился довольно далеко от нее и махнул рукой Габриэлю Оуку, который шагал по тропинке через поле. Мужчины подошли друг к другу, и у них завязался, как видно, серьезный разговор.

Беседа их затянулась. Но вот к ним приблизился Джозеф Пурграс, кативший бочку яблок вверх по холму, к дому Батшебы. Болдвуд и Габриэль окликнули его, несколько минут о чем-то с ним толковали, потом они расстались, и Джозеф поспешно покатил кверху свою бочку.

Батшеба, не без любопытства наблюдавшая эту пантомиму, испытала огромное облегчение, когда Болдвуд направился к себе домой.

– Ну, что вам велели передать, Джозеф?
– спросила она.

Подойдя к забору, он поставил бочку наземь и придал своей физиономии почтительное выражение, с каким подобало обращаться к леди.

– Вам больше никогда не увидать Фанни Робин, мэм, - сказал он, поминай как звали.

– Почему?

– Потому как она померла в Доме призрения.

– Фанни умерла! Не может быть!