Вдоль по лезвию слов (сборник)
Шрифт:
– Тебе точно страховка не нужна?
– Нет.
– Тогда поехали.
Оборачиваюсь к Алёне.
– Иди сюда.
Она идёт, очень медленно.
– Вот тут можно схватиться двумя руками, – говорю ей.
Она садится на балку, пробует рукой место для захвата. Часть балки там проржавела, образовалась дыра. Мы обломали хрупкие края и проверили её на прочность, когда сценарий писали. Позавчера я ездил сюда и проверил ещё раз.
– Аккуратно свешиваешься вниз и повисаешь на руках. Не бойся, тебя две верёвки
Бочонку:
– Их не видно?
– Нет.
Он ходит по краю моста с камерой и ищет выгодный ракурс. От его пояса тянется верёвка с карабином, пристёгнутым где-то позади.
– Алёна, сколько ты провисишь, проверяла? – спрашивает Киря.
– Минут пять, думаю, провишу.
– Хорошо, за две справимся.
Бочонок смотрит на меня.
– В общем, когда она опускается, ты бежишь по балке до неё. Потом возвращаешься и ещё раз бежишь. Теперь уже наклоняешься, ложишься на живот и хватаешь её за руку. Типа как в последний момент. Алёна повисает у тебя на руке. Вытянешь?
– Вытяну.
– Алёна, тоже помогай, типа выбирайся, ногами балку лови.
– Хорошо.
Она говорит неуверенно.
– Это полный отстой, – вдруг изрекает Бочонок. – Ближняя страховка видна со всех сторон. Оставляйте одну.
– Чёрт, ты с ума сошёл! – говорит Киря.
– Будет лажа. Я её даже замазать не смогу.
– Тимур? – Киря поворачивается ко мне.
– А я что… У Алёны спрашивай.
Алёна смотрит на Бочонка.
– Нормально, – говорит она и отстёгивает карабин.
Иду к ней, разматываю верёвку, снимаю с балки, кидаю Кире.
– Теперь смотри, не упусти, – говорит Алёна.
Не отвечаю.
Всё готово. Киря стоит в стороне. Алёна сидит на балке. Бочонок готов к съёмке.
– Начинаю снимать, как только Алёна повисает.
Алёна сидит неподвижно. Понимаю, страшно. Даже страховка не успокаивает. Тем более, одна. Алёна что-то шепчет одними губами, переворачивается на живот и съезжает с балки. Всё, она висит на руках, а под ней – шесть этажей.
– Пошёл! – кричит Киря.
Я подбегаю к балке, мчусь по ней. Балка трясётся. Разворачиваюсь, бегу обратно. Снова к балке, бегу, наклоняюсь, плюхаюсь на живот, и в этот момент Алёна отпускает руки. Успеваю поймать. Выйдет отличный кадр. Меня тянет вниз, она нелёгкая. Держим друг друга за запястья. Алёна пытается дотянуться до балки второй рукой. Я отползаю от края, тяну на себя Алёну.
Бочонок уже в шаге от меня, он снимает её лицо. На лице – страх.
Я слышу шаги Бочонка. Рука отрывается. Делаю усилие. Рука потная, Алёна сползает вниз.
– Не вытяну, помогай, – ору.
Бочонок отскакивает назад и сталкивается с Кирей. Тот сам чуть не срывается, падает на край моста, цепляется за пол.
Алёна выскальзывает. Сейчас она должна упасть по наклонной, её должно раскачать. Как мы потом её втягивать будем?
Она падает. Невольно
Карабин болтается в воздухе.
Мир замирает. Она смотрит на меня, она так близко, но уже не догнать, потому что она летит всё быстрее. Я ничего не чувствую. Внутри меня – абсолютная пустота. Она накатывается внезапно. Алёна красивая. Безумно красивая.
Я поднимаю голову. Киря смотрит мне в глаза.
– Ты пристёгивал? – спрашиваю я тихо.
Он отползает.
Я иду на него. Сука. Как он так пристегнул? К чему он там пристегнул? Он что-то лепечет про пояс, про застёжки.
Я иду на него.
Сижу в комнате. На мониторе – чернота. Я ненавижу всё. Знаете, смерть – это единственное, чего стоит бояться. Она могла уехать в Америку, выйти замуж, просто ненавидеть меня, попасть в аварию и переломать все кости, да всё что угодно. И всегда оставался шанс. Смерть – единственное, после чего шансов уже нет.
Я говорю себе, что не увижу её больше никогда. Никогда. Волосы, глаза, руки, губы – всё исчезло.
В милицию звонила Милка. Из автомата. Сказала, нашла тело, и объяснила где. И повесила трубку.
Киря в больнице. Я сломал ему руку. Он сказал, что напали хулиганы.
Пустота вокруг. Всё, титры.
Звонок в дверь. Это не мама – она ещё на работе. Поднимаюсь, иду к двери. Открываю, не глядя в глазок. На пороге – Бочонок. Хмуро смотрю на него, молчу.
– Войти можно?
Отступаю в сторону. Бочонок проходит, закрываю дверь.
Он идёт в мою комнату.
Становлюсь в дверях, опираюсь о косяк.
Он знает, что я ненавижу его. Это он потребовал убрать вторую страховку. Впрочем, разумом я понимаю, что его винить нельзя.
– Ну что?
– Надо доснять фильм.
Ему тяжело далась эта фраза. Он смотрит на меня и начинает лопотать быстро-быстро, будто боится, что я его ударю, не выслушав:
– Ради неё, Тимур, ради неё. Надо доснять. Я изменил сценарий. Я заснял всё. Я заснял. Ты один подойдёшь к шару. Ты пожелаешь… – он теряется, – ну, ради неё. Чтобы она не зря погибла. Чтобы этот фильм был в память о ней. Ты подойдёшь…
– Молчи, – обрываю его.
Неделю назад она была жива.
Чёрт. Фильм её памяти. Шар. Желание.
Ненавижу.
– Без Кири.
– Хорошо. И без Милки, – говорит Бочонок. – Там два дубля всего осталось. Только ты, и всё.
Она лежит на бетоне, нога подвёрнута под тело. Рука переломана в нескольких местах. Под головой растекается кровь. Кровь течёт из уголка рта. У неё ослепительно рыжие волосы.
Бочонок снимает её. Я плачу. Я прижимаюсь к её щеке и плачу. Бочонок снимает нас. Наверное, сыграть так – невозможно. Это можно только пережить.