Вдоль по памяти. Каникулы
Шрифт:
При разделке тушек особое внимание уделялось желудочкам. Выход из желудка перевязывали сразу. Затем со стороны пищевода в желудок засыпали пару ложек соли и завязывали той же веревочкой и подвешивали под потолок. Содержимое высушенных желудочков называли тягом и использовали для получения овечьей брынзы.
Об этих забоях на наших глазах знали, но ими не возмущались ни родители, ни учителя. Убийства невинных ягнят проходили как бы мимо их сознания, не задерживаясь и не затрагивая душевных струн. А мы постигали окружающий мир без вуали и без прикрас.
Если точками отсчета
– У него всегда каникулы.
Первый день четвертой четверти каждый год проходил под лозунгом: "Первого апреля - никому не верят". С первого до последнего урока звучали шутки и розыгрыши. Несмотря на то что они в основном были "с бородой", разыгрываемые, как правило, "клевали". Кто-то шел по вызову в кабинет директора школы, кто-то спешно снимал, якобы перепачканный, пиджак.
Шестикласснику сразу несколько человек сообщали, что его младший брат из первого класса нашел целых пять рублей, после чего тот врывался в класс к малышам и обыскивал карманы и другие возможные места младшего, где тот мог утаить деньги.
Первого апреля 1960 года я проснулся от того, что мама, войдя в комнату, сказала отцу:
– А снега навалило, сантиметров пятнадцать.
– Первого апреля - никому не верят!
– вырвалось у меня.
Подбежав к окну, я застыл: во дворе все было белым-бело. Наскоро позавтракав, я взял сумку и вышел на крыльцо. Мимо нашего дома вся ребятня шагала в школу на лыжах. Я стремглав бросился в сарай, где на колышках в стене над мешками своими руками пристроил лыжи на лето. Лыж не было. Я в дом:
– Где лыжи?
Родители пожали плечами:
– Может Боря взял? В школу опоздаешь! Беги!
Переглядывания родителей я не заметил, но настроение испортилось. Я чувствовал подвох. Придя в школу я с завистью смотрел, как мои товарищи обтирают лыжи и деловито ставят их, как зимой, в положенном месте. На уроках не сиделось. Все с нетерпением смотрели в окна.
После третьего урока снег начал интенсивно таять. С клокотом вода низвергалась с водосточных труб школы. На улице и огородах стали появляться быстро увеличивающиеся и сливающиеся островки чернозема. Над оголенными участками земли закурились струйки пара. Всеобщий подъем сменился некоторой тревогой. А концу уроков снег в основном растаял.
Лыжники возвращались со школы, уныло таща лыжи на плечах. Однако два-три любителя попробовали идти домой по скользкой грязи на лыжах. Пройдя не более двадцати метров, они кое-как вытерли грязь об оставшийся под забором снег и также закинули лыжи на плечи.
Дома, пообедав, я вышел во двор. Лыжи я нашел за курятником. Несмотря на то, что снег растаял и мои приятели потерпели фиаско, я долго чувствовал себя обманутым.
День стремительно увеличивался. Но для выполнения домашних заданий его не хватало еще в большей степени, чем зимой, когда дни были совсем короткими. Мы носились по селу, пуская в воздух бумажные самолеты, шли в отдаленную, не видимую из самого села, лесополосу.
Исполняя ежегодный ритуал, каждой весной после уроков мы срывались на Куболту. Над каменоломнями вновь обследовали лисьи норы. Низко наклоняясь над зияющими таинственной чернотой отверстиями, мы громко, подражая собакам, лаяли в надежде, что вспугнутая собачьим лаем лиса со страху покинет свое логово. Спускались на самый берег речки. Тонкие ветви раскидистых ив уже наливались зеленью. В долине Куболты весенний воздух казался прозрачнее. При вдыхании его казалось, что легкие наполняются тугой, живительной жидкостью, которую можно и пить.
Тайком от родителей убегали на Одаю. Зеленеющие ветви ив и вода у противоположного берега, казалось, были одного цвета. А в самом озере отражалось насыщенно голубое, почти синее небо. Мы подолгу смотрели на синюю гладь и отраженные в ней ослепительно белые облака. Если смотреть долго, возникало ощущение, что облака еле заметно плывут по самой водной поверхности. Когда по воде пробегала рябь, казалось, что по водной глади некто только-что рассыпал тысячи трепыхающихся и сверкающих серебром карасей.
Присев на корточки у самой воды, мы могли до бесконечности вглядываться в, ставшую за зиму почти прозрачной, чуть зеленоватую воду.Тут же в душе крепла ностальгия по недавно ушедшей зиме. По водной глади я мысленно повторял зимние маршруты по толстому льду, пытаясь вообразить, как выглядят с середины озера берега и деревья сейчас. Возникало запоздалое сожаление о том, что зимой так и не насытился визитами на, скованные льдом, ставы. Перемешиваясь с сожалением, одновременно накатывало желание скорейшего наступления знойного лета, по которому давно успел соскучиться.
Дни проносились незаметно. 22 апреля собирался сбор пионерской дружины, которая в этот день пополнялась, посвященными в пионеры, новыми членами. Сбору предшествовал субботник, на котором мы из года в год убирали школьный двор, тщательно подметали дорожки, разбивали клумбы, собирали металлолом.
А май вообще пестрил праздниками. Первого и второго мая колхозный духовой оркестр снова играл на бульваре. В воздухе носился едва уловимый будоражащий аромат набухших, а часто и распускающихся коричневых почек клена и тополей. Липкие почки тополей легко пачкали наши пальцы трудно смывающейся желто-оранжевой смолкой. Взрослые, как и осенью, степенно рассаживались на скамейках вокруг площадки, на которой танцевала молодежь.
Недалеко от входа на бульвар со стороны правления колхоза располагался мой отец. Ежегодно, по решению правления колхоза, на майские праздники он готовил несколько молочных фляг сливочного мороженного для бесплатного угощения детворы. Фляги привозили в кадушках, доверху заполненных мелко наколотым льдом. Сверху лед обильно посыпали солью. Растворяясь, соль охлаждала массу льда. Когда музыка стихала, из кадушек слышалось разнокалиберное потрескивание охлаждаюшегося под солью льда.
Вооружившись круглой ложкой, отец стоял у открытой фляги. Рядом стоял бессменный председатель ревизионной комиссии колхоза Брузницкий Олесько. В руках он держал химический карандаш и тонкую ученическую тетрадь.