Вдоль по памяти. Люди и звери моего детства. Бирюзовое небо детства. Шрамы на памяти
Шрифт:
В тот злополучный день отец, наступив на ржавый гвоздь, проколол пятку. Пошел домой. Тщательно вымыл ногу с мылом, залил рану керосином и наложил повязку с вынутым из печи пеплом. Хромая, пошел через дорогу в конюшню. В тот день в стодоле оставалась пара лошадей. Убрав, отец вынес навоз. Потом навалил в ясли привяленной люцерны, чтобы пригнанные с поля лошади могли подкрепиться.
За этим занятием отца застал, приехавший верхом в седле, завхоз, его двоюродный брат. Осмотрел
– Почему кони грязные?
Эту историю неоднократно рассказывал впоследствии отец:
– В моей груди что-то вскипело, стало горячо. За три года службы у румын привык подчиняться. С сорок четвертого до конца войны в противотанковом истребительном дивизионе была железная дисциплина плюс каждый день смертельная опасность. Нас немец бомбил так, что воронка засыпала воронку. А тут!.. Удрал от фронта в Ташкент, устроился конюхом с бронью, вступил в партию и... наверное, видел, как воинские начальники или сам генерал проверял чистоту коней...
– Я поднял вилы. Не думая, что будет потом, метнул. Целился прямо в горло. Разжиревший за время войны и начальничества в колхозе мой двоюродный брат проворно упал на пол конюшни. Вилы воткнулись в противоположную стенку стодолы, звучно забренчали. Завхоз продолжал лежать. А в дверях стодолы стояла хозяйка подворья, Кордибановская Раина, дочь старого Марка Ткачука, жена сводного брата отца - Франека.
Завхоз поднял голову. Увидев Раину, вскочил:
– Под суд пойдешь! Расстрел! И свидетель есть!
– Я ничо не бачила. Мене тут зовсим не було. И свитчете (свидетельствовать) я нигдэ не буду. Бо нема за що.
– спокойно сказала Раина и пошла в дом.
– Я выдернул вилы.
– рассказывал отец, - Руки дрожали, говорить было трудно:
– "Уходи и чтобы я тебя тут больше не видел! Убью!"
Завхоз забрался на лошадь и, выехав со двора, направил коня до горы, в сторону правления колхоза. Через какое-то время, пригнувшись к шее коня и настёгивая, нёсся вскачь на долину, в сторону своего дома.
– Когда я шел домой, - рассказывал отец.
– Раина вышла на крыльцо:
– Який же ты скаженный, Николо! Най бог бороне!
К вечеру следующего дня пришел Брузницкий:
– Назар передал, чтобы ты после наряда зашел к нему. А в девять к особисту. Со всеми медалями и удостоверениями к ним.
После наряда отец, постучав, зашел к председателю:
– Сидай, Николо!
Долго молчал, смотрел на верхушки орехов во дворе Чернея, на журавель колодца. Потом пробуравил отца тяжелым взглядом.
– Ты понимаешь, что за такой фокус могут дать десять - пятнадцать лет. О детях подумал?
Помолчав
– Лучше с умным потерять, чем с дураком найти. И тебя тоже касается. Никогда не трогай говно... Иди!
Отец уже был у двери, когда Назар окликнул его:
– Вернись! Присядь!
– Кончай с арендой в Брайково и выездами на колхозных лошадях по ночам! За это могут дать не меньше, а то и больше!
Отец оторопел. Он полагал, что его ночные выезды на брайковское поле были только его тайной. Назар выдвинул ящик стола, вынул, вырванный из тетради, линованный лист школьной тетради.
– Такого-то числа выехал в двенадцать часов ночи с бороной на телеге, а такого-то выехал по меже Кордибановских и Савчука верхом. Продолжать?
Отец молча отрицательно покачал головой.
– А теперь иди к особисту! Тебе сегодня к девяти?
Особист сидел на лавочке под елью и курил. Кивком головы велел отцу присесть.
– Дай медали и удостоверения!
Взяв медали, подержал их, покачивая, на ладони, как бы взвешивая:
– На каком фронте?
– Первом Белорусском.
Положив на скамейку медали, взял:
Удостоверение
А 274643
За участие в героическом штурме и взятии Берлина
гвардии красноармеец Единак Николай Иванович
указом Президиума Верховного Совета СССР
от 9 июня 1945 года
Награжден медалью "ЗА ВЗЯТИЕ БЕРЛИНА"
От имени Президиума Верховного Совета СССР
медаль вручена 15 октября 1945 года
Команд. 400 Арт. бриг. 27 гв. стрелковой
Ново-Бугской Краснознаменной
Ордена Богдана Хмельницкого дивизии
Гвардии полковник Кращенко
Особист, глядя на оранжевый круг, стремительно скрывающегося за горизонтом, солнца, про себя, тихо сказал:
– Совсем рядом шли...
Сложил удостоверения, положил на них медали и протянул отцу.
Долго, слишком долго, рассказывал через много лет отец, особист смотрел в глаза и, напоследок, медленно проговорил:
– Да-а. Война никого не красит. И не щадит. А ты держи себя в узде!.. Понял? Ступай! Свободен.
Больше отца особист не вызывал.
Завхоза, двоюродного брата отца, как члена ВКПБ, вступившего в партию в самый критический период войны, вскоре направили в Сороки на курсы председателей колхозов, откуда чуть более полугода назад сбежал мой отец. Потом сразу же направили в колхоз соседнего района. В нашем селе он больше никогда не жил и не работал. Бригадиром назначили, вернувшегося из армии Горина Михаила Григорьевича - сына самого первого председателя Елизаветовского колхоза, организованного в сороковом в правобережной Бессарабии, Регорка (Григория) Горина.