Вдоль по памяти. Люди и звери моего детства. Бирюзовое небо детства. Шрамы на памяти
Шрифт:
Потом Валевич стал пропускать занятия. Приезжая из клиники, мы заставали его в неизменном спортивном костюме. На курточке появились жирные пятна и следы потёков. Крупные седеющие кудри его казались прибитыми к затылку. Было впечатление, что он всего лишь минуту назад простился с подушкой. За неполные два месяца осунулся, пожалуй похудел. Гордый твердый шаг сменился семенящей неуверенной походкой. Казалось, его ноги вначале ощупывают лежащую перед ними дорогу и лишь потом ступают. Голова всё чаще втягивалась в виновато приподнятые усохшие плечи.
Настало время, когда после ухода на
Через месяц Валевич стал "надираться" в обед. Потом стал пить, едва открыв глаза, и по утрам. После того, как ночью сквозь матрац на пол шумно полилась струя, один из курсантов попросил перевода в другую комнату.
После очередного похода в пункт приема стеклотары вернулся с огромным кровоподтеком под левым глазом. В клинике не появлялся целую неделю, попеременно намазывая синяк гепариновой мазью и бодягой.
В конце апреля Валевич был препровожден в наше общежитие под конвоем студентов Харьковского авиационного института, студенческие общежития которого располагались рядом с нашим корпусом. Привели доктора с очередным "фингалом" и разорванной спортивной курткой. Схватили с поличным Валевича на общей кухне третьего этажа, когда он освобождал холодильник от съестных припасов будущих пилотов.
На майские праздники большинство врачей-курсантов разъехались по домам. Уехал в Черновцы и наш герой. Обратно он не вернулся. Курсы усовершенствования группа закончила без доктора Валевича.
Черновцы... Без преувеличения - город моего детства, юности и несбывшихся призрачных надежд. Осень восемьдесят первого... Будучи заочным аспирантом ЛОР-кафедры Тернопольского медицинского института, я принимал участие в качестве докладчика в работе расширенного пленума Украинского научно-практического общества отоларингологов.
Заседание пленума проходило в актовом зале Черновицкого мединститута на Театральной площади, где, почти два десятилетия назад, во время вступительных экзаменов я писал сочинение по русскому языку и литературе.
Сочинение, кстати, я написал на тройку и не прошел по конкурсу. После года работы лаборантом в Мошанской школе поступил в Кишиневский мединститут.
В перерыве между заседаниями я спросил незнакомого доктора, на лацкане пиджака которого был прикреплен прямоугольный значок с надписью "Оргкомитет":
– Будьте добры, в клинике когда-то работал доктор Валевич. Где он?
Как будто обвиняя меня в чем-то постыдном и противоестественном, молодой человек с ухмылкой ответил мне вопросом:
– А зачем он вам?
– Двадцать лет назад доктор Валевич удалил у моего маленького племянника осложненное инородное тело пищевода.
– ответил я...
В моей судьбе всегда важную роль играли, окружавшие меня, люди. Мне везло на встречи с замечательными людьми. Я не раз писал об этом. В данном случае я не раз возвращался к важному для
– Какая роль в моей судьбе была отведена Валевичу?
Трудно сказать, что заставило меня в свое время без паузы на раздумье положительно ответить профессору Загарских на его вопрос:
– Отоларингологом желаешь стать?
Не исключаю, что мое внутреннее "Я" помимо логики и осознанного желания сформировало в моем мозгу идеал лекаря. Импульсом к этому могла быть встреча с оториноларингологом Валевичем, в свое время одной фразой удачно разрушившим мой, мучивший меня, подростковый комплекс неполноценности. Это могло быть и моё нечаянное, раннее, весьма своеобразное, кратковременное окунание в самую глубь медицинской купели - операционную.
Со времени нашей последней встречи в Харькове прошло ровно сорок лет. Все эти годы, когда я вспоминаю тогдашнего доктора Валевича, в моей душе поселяется, долго не преходящая, скверна - ощущение греха. Меня не покидает чувство собственной вины за нечто, не сделанное мной. За то, что я не попытался протянуть руку, не помог удержаться на плаву человеку, заживо погружающемуся в ад алкогольного безумия. Чувство вины не покидает меня, пожалуй, до сих пор.
P.S. За исключением имени нашего главного героя все места действия, фамилии и имена действующих лиц в имевшей место истории - настоящие...
Травы высыхают - корни остаются.
Народная мудрость
Сердце скулит ритмично,
Гены гуляют в теле...
Обычно, вполне обычно -
Туман в родовом древе.
Вот - ёкнуло и заныло.
Прошлое - словно дыра.
Фотография да могила.
Какие они... пра-пра-пра?
Ja-kob
Домка
Я любил, когда родители посылали меня с поручениями. С любыми. Куда нибудь, лишь бы подальше от нашего двора. Дома я успел изучить сарай, стодолу, все закоулки, узкие пространства за домом, сараем, за скирдой прошлогодней соломы, за кучей чеклежа - объедков кукурузянки.
Я лучше родителей знал, что делается на наших чердаках и чердачках, в обширной кладовой, которую называли каморой, в земляном еще погребе. (Бетонированный подвал отец построил только в пятьдесят шестом.) Я мог нарисовать по памяти трещины в стенах внутри свиной конуры, в которую родители не заглядывали с тех пор, как построили. Я знал наперечёт шестки и колышки в низеньком, почти игрушечном курятнике, в котором трудно было повернуться даже мне, восьмилетнему.
Другое дело, когда меня посылали в магазин, колхозный ларек. К односельчанам, которым отец раньше одалживал мясо, а сейчас, зарезав собственную свинью, они должны были вернуть долг. Я с удовольствием бежал к Чижику через поле в Боросяны забрать отремонтированную обувь. Бежал к бабе Явдохе, которая через нескольких сельчан одновременно сообщала мне о только что вынутых из печки противнях с горячей, душистой и сочной кровянкой.