Вдоль по памяти. Шрамы на памяти. Люди и звери моего детства. Бирюзовое небо детства
Шрифт:
Мне стало не по себе. Я ничего не понимал. НКВДист, СМЕРШевец, прокурор в моих глазах был чуть ли не героем. А дядя Сева по молодости даже не успел повоевать. Невероятно, но сейчас директор комбината, казалось, грозный начальник дяди Севы, наваливаясь на скрипящий протез, молча и покорно вышел. Дядя Миша Блиндер стоял у своей будки растерянный. Спираль растянутой фотоплёнки в его руке крупно подрагивала:
– Побойся бога, Сева! Он же нас съест!
– Подавится!
Вплотную за дядей Севой шёл заведующий столярным цехом и заискивающе вопрошал:
– Сева, может перенесёшь обед на одиннадцать? В чайной сгрузили две бочки.
– Я сказал: в двенадцать! Я должен отдать клиенту телевизор.
Без малого двенадцать троица ввалилась в мастерскую.
– Сева! Имей совесть! Бери тарань и пошли!
В свои пятнадцать лет я где-то читал, что таранью хлещут по доске. Но что это такое, и зачем хлещут, выяснить не удосужился. Повода не было.
Наконец дядя Сева помыл руки. Скрывшись за широкой занавеской, снял синий халат, переоделся в свой, всегда отглаженный, бежевый костюм. Подойдя к моему столу, выдвинул шуфляду. Сердце моё ёкнуло.
– Где тарань, Женя?
– Какая тарань?
– с нудьгой в животе я начал догадываться.
– - Рано утром я положил вот сюда тарань. Где она?
– Сухая гнилая рыба?
– Где она?! Что ты с ней сделал?
– Она воняла. Я вышвырнул её в крапиву.
Несколько пар неподвижных глаз стреляли в меня недолго. Все бросились к выходу. Через пару минут вся крапива лежала на земле истоптанной. Тарани нигде не было. Сейчас думаю, что тогда тарань была утащена каким-либо котом.
Дядя Миша Блиндер переступил порог:
– Как нехорошо ты поступил, Женя! Надо было меня спросить. Ой, как нехорошо! Это директор заказал пиво и послал в Окницу комбинатовскую машину. Хотел мириться с Севой. А ты? Ой, что теперь будет? Ц-ц. Ах!
До конца дня уже не было ничего. Я работал один. В пять часов дядя Миша закрыл мастерские своим ключом. Лишь в конце работы я вспомнил, что из-за тарани сегодня не пообедал вообще.
Поплёлся в чайную. Ни настроения, ни аппетита. Заказал суп харчо и ещё что-то. Сел лицом к раздаточному окну, за которым сновала известная на весь район толстая повариха Панаида. Аппетит пришёл во время еды. Суп был очень вкусным. Да и сметаны в суп Панаида мне ложила почему-то всегда полную столовую ложку.
Справа от входа открылась дверь в отдельный кабинет. Там всегда обедали начальники. Громкие оживлённые голоса вывалились в общий зал вместе с клубами табачного дыма. Раздался возглас:
– Вон и таранька обедает!
В дверях кабинета толпилась компания во главе с директором. Над всеми вызвышалась львиная голова дяди Севы. Кто-то снова вспомнил о тарани. Мощный хохот потряс чайную. Я поперхнулся и закашлялся. Кто-то из посетителей поинтересовался причиной смеха. Через минуту хохотала вся чайная. Мне уже было не до еды. А директор громко сказал:
– Плохо работаешь с кадрами, Сева! Учить надо!
Выручила меня толстая Панаида:
– Разоржались!...Как...
– дальше прозвучали сравнения, которые неудобно воспроизвести.
– И хорошо, что мальчик не знает. Всему своё время!
... Историю с таранью дядя Сева любил рассказывать несколько десятилетий подряд во время наших встреч на днях рождения, на природе с шашлыками, ухой, и, особенно, с вареными в любистке, раками.
После летней стажировки в Тырновской радиомастерской, приезжая домой на выходные, я часто обнаруживал на веранде радиоприемники, принесенные односельчанами для ремонта. Субботний вечер и воскресенье до обеда я тратил на выявление неисправностей и ремонт.
Родители, вначале гордившиеся моими успехами, в одиннадцатом классе, особенно в
Полученные знания и практические навыки остались со мной на всю жизнь. Они помогли мне поступить в медицинский институт, выбрать интересную специальность. С первых дней первого курса я стал активным участником студенческого научного физического кружка. В составе группы студентов я разрабатывал методику и сконструировал устройство для исследования влияния различных физических факторов на скорость опознавания оптических символов. К концу первого курса я предвосхитил нынешние мониторы в реанимационных отделениях. При резком падении артериального давления сконструированный мной простейший регулятор переводил внутривенное введение лекарственных растворов с капельного на струйное.
На старших курсах я занимался совершенствованием методики определения активности некоторых ферментов. Сконструированный мной прибор был использован в диссертационных работах стоматологов, чем я до сих пор горжусь. На пятом курсе предложенный и сконструированный мной аппарат для консервации органов и тканей позволял сохранять жизнеспособные ткани в течение нескольких часов.
Но главным в моей жизни были люди. Мне всегда везло на встречи с яркими, неравнодушными людьми. Они помогли мне определить моё место в жизни. Это заведующий кафедрой физики Александр Сергеевич Путилин, профессора Анатолий Анатольевич Зубков, Николай Николаевич Кузнецов, Михаил Семёнович Михлин, Михаил Григорьевич Загарских, Зам. директора Киевского НИИ Оториноларингологии Анатолий Иванович Розкладка и ныне здравствующий Василий Иванович Нигуляну. С Василием Ивановичем меня связывала совместная работа в течение шести лет самого романтического, самого незабываемого периода моей жизни - студенчества.
Тема моей диссертации была выношена мной совершенно самостоятельно и носила медико-технический характер.
Радиоэлектроника помогла мне получить пятнадцать авторских свидетельств на изобретения, из которых два по лазерной технике, более трехсот удостоверений на рационализаторские предложения, опубликовать более восьмидесяти научных работ медико-технического направления.
За что и приношу глубокую благодарность неравнодушным людям прекрасной души, встретившимся на моем жизненном пути. Низкий поклон им и уже почти всем вечная память.
Шрамы на памяти
О чем рассказывать?
Отец не любил рассказывать о войне. Нежелание рассказывать о боевых действиях он сохранил до глубокой старости. Уже в девяностых, я, сам уже не юнец, после митинга в очередную годовщину Победы спросил отца: