Вдова Его Величества
Шрифт:
Пускай.
Нет, прочь из головы. Это будет завтра, а сегодня… сегодня солнце касается щек Катарины. И губ ее. И она делает глоток согретого воздуха, чтобы выдохнуть его на камень.
И еще.
И снова.
Воздух раскаляется, а руки рвет болью. Будто в кипяток опустила. Или в тот самый огонь, что менял флейту. Пусть будет она… хрупкой, как Джио, и столь же прочной.
Чудесной.
Завораживающей. Непонятной обычным людям, но удивительно волшебной. Пусть согреется, наконец, Катарине не жаль
Во рту стало солоно.
Но камень принял и кровь так, будто именно ее и не доставало. Или и вправду… сила потекла легче, она уходила сквозь сеть, словно той вдруг вовсе не стало. Но нет, она была, она рвала Катарину на части, но больше это не казалось важным.
Главное — успеть.
Пока солнце высоко. Пока жар плавит тело. Пока она, Катарина, вовсе жива. И когда из глаз-таки посыпались слезы, камень и их выпил. А затем вдруг стало легко-легко. И Катарина даже обрадовалась этой легкости, вдруг показалось, что стоит ей взобраться на подоконник, оттолкнуться и руки расправить, как она взлетит.
Правда, сил хватило лишь на то, чтобы доползти до кровати.
Катарина рухнула на покрывало и блаженно зажмурилась. Флейту она спрятала под подушкой. Она отдаст ее Джио потом. А пока… пока она посмотрит сон, тот самый, про небо бескрайнее, в котором Катарина парила свободно, ведь была птицей с огненными крылами.
Разве не чудо?
Приют прятался в той части города, в которую люди приличные старались без особой надобности не заглядывать. Здесь пахло грязью и человеческими испражнениями, что текли по открытым канавам, а порой и не текли, стояли, кисли, наполняя окрестности зловонием.
Над канавами поднимались ядовитые миазмы.
И глиняные, слепленные наспех, стены домов не казались сколь было надежной защитой. Здесь было людно и суетно, а под ногами сновали крысы, вовсе не стесняясь иных обитателей этого места. Впрочем, к темному дому, что устроился близ старой городской стены, они старались не подходить.
Кайден крыс понимал.
Донельзя благоразумные животные.
Он и сам не сразу переступил незримую черту. А стоило сделать шаг, как отчетливо хрустнула граница, почти выпустив набрякшую силой изнанку.
Вот же…
И как Кайден пропустил это место?
Впрочем, кроме ощущений ничего особенного в здании не было. Не новое, но заботливо подновленное. С двускатною крышей, из которой поднимались толстые кривоватые трубы. С окнами, что тускло поблескивали настоящим стеклом. С высоким порогом и бледной девицей, заставшей на этом пороге.
Кайден поклонился девице.
А она оскалилась.
— Только попробуй, — предупредил он, коснувшись клинка, и Призрак согласно заворчал. Ему тоже не нравилось это место.
И паучиха.
— Где старшая?
В тонких пальцах девушки плясало веретено,
— С какой стати, — она все же заговорила, слегка притапливая слова, — я должна тебе говорить?
Дверь открылась, и на пороге появилась еще одна паучиха.
И еще одна.
И… сколько их скрывалось там, внутри дома? Призрак притих, а Тьма зашевелилась, намекая, что твари опасны, пусть и молоды, пусть яд их не вошел в полную силу.
— С той, что если не скажешь, я просто спалю это место. И вас вместе с ним.
— А сумеешь? — веретено замерло в верхней точке, а девушка пригнулась, и в этот момент стало очевидно, сколь мало в ней осталось человеческого. Раздвинулись руки, натянулось платье на спине, и под тканью что-то завозилось, задвигалось.
— Попробую, — Кайден обнажил оба клинка. — Или нет. Или просто шагну и сломаю стену, а затем позову сюда тварей с изнанки. Может, и отобьетесь, но ведь многие полягут, так?
Девица зашипела.
— Не стоит, Марьяна, — этот мягкий голос разом успокоил паучих. — Сколько раз я говорила тебе, что следует проявлять большую сдержанность. Мы рады принимать того, кто помнит вкус Мертвой воды.
Она была красива, леди Тирби, в девичестве Болрстоп, последняя из славного некогда рода.
Она была настолько красива, что Кайдену пришлось потереть глаза, избавляясь от наваждения.
— Не стоит, леди.
— Простите, — она улыбнулась, показывая, что все — не более, чем случайность. И не стоит обижаться. — Порой мне сложно это контролировать.
— До сих пор у вас неплохо получалось.
Она смотрелась чуждо в этом месте. Соболя на плечах. Жемчужная нить на шее. И перстни на пальцах.
Паучихи любят украшения, но не все, а лишь те, которые кажутся им в достаточной мере совершенными.
— Прошу войти в мой дом.
— Воздержусь.
Она покачала головой и сказала:
— Клянусь своей кровью и своей силой, что не причиню тебе вреда, сын Феанора и тот, кто был изгнан.
— Я не был изгнан.
— Разве? — губы слегка тронули. — Не важно. Ни я, ни кто бы то ни было из тех, что обитает в доме моем, не повредят тебе.
Кайден клинки убрал.
Но руки положил на пояс, показывая, что извлечь их не так и долго.
— А если какая-то из моих дочерей приглянется, мы будем только рады…
— Нет.
— Разве они недостаточно хороши?
— Они прекрасны, — подниматься по ступеням под жадными взглядами молодых паучих, которых леди Тирби благоразумно не выпускала в город, было несколько… неприятно.
Или наоборот?
Разве может быть неприятен искренний восторг? И радость. И… от этого наваждения избавила Тьма. Она была в достаточной мере ревнива, чтобы не допустить соперниц. Тьма сама желала морочить хозяину голову.