Вдова горца
Шрифт:
—Я не ребенок, меня не сбить с толку такими уловками. Прощайте, матушка! Сейчас каждый миг столь же дорог, как вся жизнь.
—Останься, — сказала Элспет, — дорогой мой, обманутый мною, не мчись навстречу бесчестью и гибели. Вон там, на большой дороге, я вижу священника верхом на белой лошади. Спроси его, какой сегодня день месяца и недели, и пусть он нас рассудит.
Словно взмывший к небу орел, поднялся Хэмиш по крутой тропе на дорогу и подбежал к священнику из Гленоркьюхи, выехавшему спозаранку, чтобы утешить в несчастье семью горцев неподалеку от Буноу.
Добрый пастырь слегка струхнул, когда вооруженный горец — необычное в те времена зрелище! — к тому же, по-видимому, сильно взволнованный, остановил лошадь, схватив ее под уздцы, и дрожащим голосом спросил его, какой нынче день месяца и недели.
—Если б вчера
—Это верно? — спросил Хэмиш.
—Так же верно, — с удивлением ответил священник, — как то, что вчера я проповедовал слово божье в этом самом приходе. Что с тобой, юноша? Ты болен? Или повредился в уме?
Хэмиш не ответил; он только повторил едва слышно первые слова священника: «Если б вчера ты был там, где тебе надлежало быть», отпустил узду, сошел с дороги и стал по тропинке спускаться к хижине с видом и поступью человека, идущего на казнь. Священник недоуменно смотрел ему вслед; но хоть он и знал жительницу лачуги в лицо, однако все, что он слышал об Элспет, отнюдь не побуждало его общаться с ней, так как ее считали паписткой, вернее — даже равнодушной к религии вообще и приверженной лишь некоторым суевериям, от родителей унаследованных. Что касается ее сына, то преподобный мистер Тайри наставлял его на путь истинный, когда мальчик попадался ему на глаза, и хотя, при строптивости и невежестве Хэмиша, доброе семя падало на почву, шипами и колючками усыпанную, все же оно не окончательно затерялось и не заглохло. А в эту минуту черты юноши выражали такой ужас, что священнику пришла мысль войти в хижину и узнать, не стряслась ли там беда, не может ли его присутствие принести обитателям утешение и его пастырское слово быть для них полезным. К сожалению, он не выполнил этого благого намерения, которое, возможно, предотвратило бы большое несчастье, — ведь, по всей вероятности, он тотчас же заступился бы за несчастного юношу; но ему вспомнилось, сколь дики были нравы тех горцев, что воспитывались в духе старины, и это помешало ему отнестись с участием к вдове и сыну грозного разбойника Мак-Тевиша Мхора, и, таким образом, он, в чем впоследствии горько каялся, упустил случай сделать доброе дело.
Войдя в хижину матери, Хэмиш Мак-Тевиш бросился на постель, с которой недавно поднялся, и, воскликнув: «Все пропало! Все пропало! » — завопил от горести и гнева, давая волю бурному отчаянию, вызванному тем обманом, который над ним учинила мать, и ужасающим положением, в котором он очутился.
Элспет была подготовлена к этому первому взрыву неистовства; она сказала себе: «Это всего лишь горный поток, вздувшийся после грозового ливня. Нужно сесть на берегу и подождать; как бы он ни бушевал сейчас — скоро придет время, когда его можно будет перейти, не замочив ног». Она принудила себя пи единым словом не отвечать на его жалобы и упреки, которые даже в этом горчайшем страдании были выражены в почтительной и ласковой форме, и когда наконец, истощив все те горестные восклицания, которые язык человеческий, столь богатый в изъяснении сокровенных чувств души, подсказывает страдальцу, Хэмиш погрузился в угрюмое молчание, она заставила себя выждать почти час, прежде чем подошла к его ложу.
—А теперь, — сказала она голосом, властность которого смягчалась лаской, — скажи мне, кончил ли ты изливать свою тщетную скорбь и способен ли сравнить то, что ты выиграл, с тем, чего лишился? Кем тебе приходится лживый сын Дермида — братом или вождем твоего племени? Ты рыдаешь потому, что не можешь привязать себя к его поясу и стать одним из тех, кто обязан повиноваться его приказам? Разве найдешь ты в тех дальних краях озера и горы, какие оставишь здесь? Разве сможешь в лесах Америки охотиться на бредалбейнского оленя, разве водится в океане серебристый лосось, которого ты ловишь в нашей Оу? Так рассуди же сам, чего ты лишился, и мудро сопоставь то, что потерял, с тем, что выиграл.
—Я всего лишился, матушка, — ответил Хэмиш, — раз я нарушил свое слово и потерял честь. Я мог бы рассказать, как это случилось, но кто — ах! — кто мне поверит? — С этими словами несчастный юноша заломил руки и, схватившись за голову, рухнул на свое убогое ложе.
Тут Элспет по-настоящему перепугалась и, быть может, в душе раскаялась в том, что пошла на
—Предоставь мне, — говорила она, — навести на ложный след тех, что будут гнаться за тобой. Я спасу твою жизнь — я спасу твою честь. Я скажу им, что мои светловолосый Хэмиш скатился с Корри Дху в пропасть, дна которой никогда еще не видал глаз человеческий. Я скажу им это и заблаговременно брошу на колючий кустарник, растущий у края пропасти, твои тартан, чтобы они поверили моим словам. И они им поверят и вернутся к подножию двуглавого Дана; ибо барабан саксов может призывать живых идти на смерть, но не дано ему призывать мертвых под их рабское знамя. А затем мы вместе уйдем далеко-далеко на север, к соленым озерам Кинтайла, горы и ущелья встанут между нами и сыновьями Дермида. Мы остановимся на берегу черного озера, и мои родичи — разве мать моя родом не из клана Кеннегов, разве не оживет в них былое чувство? — мои родичи примут нас со всем радушием давних времен, свято соблюдаемым в этих уединенных долинах, где гэлы еще хранят свое древнее благородство и не смешиваются ни с грубыми саксами, ни с подлой сворой тех холопов и прислужников, что работают на чужеземцев.
Всей мощи языка гэлов, даже в самых обыденных речениях всегда несколько склонного к гиперболам, теперь, казалось, было недостаточно, чтобы Элспет могла во всем блеске изобразить сыну тот край, куда она предлагала ему бежать. И все же — незатейливы были краски, которыми она рисовала ему представлявшейся ей сущим раем уголок Горной Шотландии.
Горы, говорила она, там выше и красивее бредалбейнских, Бен-Крухан — всего лишь карлик по сравнению со Скурурой. Озера куда больше и шире; вдобавок, они изобилуют не только рыбой, но и заколдованными земноводными note 42 , дающими масло для светилен. Олени там тоже необычайно крупны, и их великое множество; кабан с белыми клыками, охоту на которого смельчаки всегда предпочитали всем другим видам охоты, по-прежнему водится в дебрях крайнего северо-запада; мужчины там благороднее, мудрее, сильнее, чем выродившаяся порода людей, живущих под знаменем саксов. Дочери страны, синеглазые, златокудрые, с белоснежными персями, прекрасны; среди них выберет она для Хэмиша девушку безупречного происхождения и доброй славы, та навек горячо его полюбит и осветит их летнюю лачужку, словно солнечный луч, и живительным теплом очага согреет их зимнее жилище.
Note42
Тюленей горцы считают заколдованными принцами (Прим.автора.)
Такими описаниями пыталась Элспет умерить отчаяние сына и убедить его, если только возможно, покинуть роковое место, с которым он, по-видимому, решил не расставаться. Стиль ее речей был поэтичен, но во всем остальном они сильно напоминали те излияния, которыми она, подобно другим любящим матерям, докучала Хэмишу, когда в его детские или отроческие годы хотела добиться согласия на что-то, чему он противился; но чем более она отчаивалась, что ей удастся своими посулами сломить его упорство, тем громче, быстрее и внушительнее она говорила.
На Хэмиша все ее красноречие не производило никакого действия. Он гораздо лучше матери знал современное положение дел в родной стране, и понимал, что хотя, пожалуй, ему и удастся, бежав, скрываться в дальних горных местностях, однако во всей Горной Шотландии не найдется уголка, где ему возможно было бы заниматься отцовским промыслом, даже если бы он и не усвоил более просвещенных взглядов своего времени и не проникся мыслью, что разбой уже не является путем к почестям и славе. Поэтому она проповедовала ушам неслышащим и усердствовала напрасно, пытаясь описать край, где жили родичи ее матери, в свете достаточно привлекательном, чтобы склонить Хэмиша уйти с ней туда. Она говорила часами, но тщетно. Единственным ответом были стоны, тяжкие вздохи да возгласы, в которых выражалось беспредельное отчаяние.