Вдова Клико
Шрифт:
— Он в самой гуще этой возни, всем руководит, как военной операцией. Я когда-нибудь увижу его снова?
— Я вижу только Даниэля, он меня ждет. Ты присмотри, пусть меня красиво оденут и причешут перед свиданием с ним, когда уложат.
— Наташа, не уходи! Пожалуйста, останься!
— Я ухожу, когда ухожу. Ты будешь счастлива, это я знаю наверняка, но есть еще два дела. Видишь эту коробочку на подзеркальнике? Открой… черту не сотри! Вытащи бумагу и разверни.
Николь пробежала глазами содержание документа. Наташа оставляла пекарню
— Мари слишком стара, чтобы работать в поле, а Эмилю это заведение нравится. Когда-то Мари сражалась за революцию и заслужила награду. Теперь вернись и сядь со мной.
Николь прильнула щекой к ее щеке.
— Не держи зла на Жана-Реми, Бабушетта, — сказала Наташа, трудно дыша. — Прости его. Он просто сильно тебя любил — в своем высокомерном стиле. Наш городок слишком мал для вендетт, а он с тобой сражаться больше уже не может.
Николь кивнула, чтобы не спорить. А про себя подумала: никогда. Наташа скривилась:
— Ты врешь. Обещай! Жан-Реми все эти годы мне исповедовался. Да, для тебя это неожиданно, понимаю. Каждый в этом городе рано или поздно надеялся, что я ему предскажу судьбу — богатую, яркую или несчастную. Он тебя любит по-своему, и когда он узнает, что ты его окончательно победила, ты должна проявить доброту. Быть лучше, чем он. — Наташа пошарила под подушкой. — И последнее.
— Не говори «последнее», — шепнула Николь.
— Дай договорить, это важно. — Наташа взяла ее за руку, уронила на ладонь бархатный мешочек и сомкнула вокруг него ее пальцы. — Не открывай, пока не поймешь, что пришло время.
Николь сжала ее руку.
— Это я могу тебе обещать. — Пламя одной из свечей задрожало, замигало и погасло, пустив струйку дыма. — Сейчас я ее зажгу.
— Нет! Оставь, так надо. Ты же знаешь, что спорить со мной бессмысленно и что я всегда права. — Наташа сумела улыбнуться, но дыхание у нее стало поверхностным. — Время пришло, — прошептала она.
Свет стал тускнеть, Николь крепко обняла подругу. И Наташа ушла, как и говорила. Затихла и обмякла, а глаза остались широко открытыми. Они, как при жизни, видели все.
Ксавье нашел Николь свернувшейся клубочком рядом с телом подруги. На улице уже стемнело. Она потеряла счет времени, и казалось, что тишину освещают призраки. Ксавье перекрестился:
— Я думал, она будет всегда. Пойдем, отвезу тебя домой.
Николь жестом велела ему уйти и осталась на всю ночь, зажигая свечи, когда они гасли, поддерживая соляную черту. Она расчесала Наташе волосы и завернула ее в красную русскую шаль, чтобы была красивой, когда увидит Даниэля.
— Поцелуй его от меня, — прошептала Николь.
Неужели это Наташа лежит внутри жесткого темного гроба, такого окончательного? Священник скромно отвернулся, когда Николь подняла мешочек соли, который Наташа специально оставила ей для дня похорон. Она начертила на гробе восьмерку, соль рассыпалась, подпрыгивала и оставляла неровный след.
Мадемуазель Вар и мадам Оливье из тайного дегустационного
— Смелей! — крикнули они, повторив слово, которым сопровождали первую пробу на своих дегустационных сеансах.
Муж мадам Оливье бросил на нее недобрый взгляд. Несомненно, такая дерзость будет стоить ей очередного синяка.
Марта, жена Луи, бросила поверх соли и пробки букет ромашек, любимого Наташиного цветка, и беззвучно прочла русскую молитву, поправив вуаль на новой дорогой шляпке. Ее благосостояние росло стараниями «Вдовы Клико и Компания». Николь и Марта обменялись натянутыми улыбками, и Николь про себя поблагодарила Наташу за это entente cordiale [62] . Даже после смерти она по-прежнему все исправляла.
62
Сердечное согласие (фр.).
— Передай от меня привет Санкт-Петербургу, — прошептала она и зажмурилась, стараясь удержать слезы.
Чья-то рука опустилась на ее плечо и вернула во внешний мир.
— Соболезную вашей потере. Если я что-нибудь могу для вас…
Она мотнула головой и отстранилась.
— Она была хорошим другом, — не отступал Моэт. — Не только для вас — для всех несчастных и одиноких сердец в этом городе. Она всем пожертвовала ради революции. Никогда не забуду ее в тот день на площади, обнимавшую умирающего мужа.
«Будь лучше, чем он», — словно напомнила Наташа.
— Я думала, она сможет своими чарами и амулетами отогнать смерть, — сказала Николь.
Жан-Реми опустил глаза в землю:
— Она просила меня кое-что вам передать.
— Вот как?
Наташа никогда бы через него ничего не передала.
— Я к ней пришел за предсказанием погоды. У нее была невероятная прозорливость на этот счет. Это я послал за вами Ксавье, когда увидел, как она больна. А она заставила меня обещать кое-что сделать для вас. Сказала, что проследит, пусть даже и из загробного мира, чтобы я выполнил обещание. Он запнулся, прокашлялся. — Конечно, я во все эти фигли-мигли не верю, но слова умирающей женщины не могут не вызвать отклика. Я был высокомерен…
— Да, это есть.
— Я лишь хотел вас защитить, но, похоже, это меня надо было защищать от вас. Та война окончена. Сейчас нашему городу дорог любой успех любого из жителей, а Реймс принадлежит вам не меньше, чем мне. — Он протянул руку: — Мир?
Николь оглянулась на могилу. Люди, провожавшие гроб, начинали расходиться, возвращаясь к своей обычной жизни.
— Мир, — она приняла руку Моэта.
Он улыбнулся:
— Теперь мне можно перестать пестовать те лозы «пино», что вы мне дали. Никогда не пробовал винограда хуже.