Вдовы
Шрифт:
По диагонали пересечь улицу... Револьвер наготове...
Остановиться на тротуаре перед ним и направить на него револьвер.
— Вы с ума сошли? — сказал он.
— Да.
Спокойно, спокойно.
И выстрелил в голову четыре раза.
А потом пристрелил скулившую собаку — для ровного счета.
Этот район был заселен преимущественно итальянцами. Улица застроена в основном трех-четырехэтажными каркасными домами, на уровне мостовой — лавки и харчевни, тогда как их владельцы обитали на верхних этажах. На этой улице еще сохранились деревья. Пекарня зажата между продуктовой лавкой и сосисочной, на окне которой сохранилось итальянское название — «Салюмерия». Никаких мерзких
Карелла хорошо помнил детство, проведенное здесь. От всего веяло чем-то итальянским. Даже радиовещание велось на итальянском языке, и часто звучали такие песенки, как «Тарантелла», «О соле мио» и «Фуникули-фуникула». Музыка лилась из окон на улицы, в горячий, наполненный солнечным светом воздух.
Он не забыл, как по субботам помогал отцу в пекарне и в булочной, когда там был наплыв покупателей. Он месил тесто, а отец занимался более трудным и деликатным делом — пек пирожки-пастрами. Руки Кареллы были по локоть в муке. Надо же — он месил тесто!.. Когда ему исполнилось четырнадцать или пятнадцать, — сейчас уже точно не вспомнить, — Карелла, который, как говорится, засиделся под мамашиной юбкой, вдруг начал находить сходство между тестом и девичьими грудями. Да, он месил тесто... И кстати, похоже оно было на груди некоей Марджи Кэннон. А подобные мысли появились у Стива после того, как он впервые в жизни обжимался с этой самой Марджи. Ну, не исключено, что они и у других девчонок были такие же...
Марджи Кэннон.
Вся, вся в веснушках! Они были даже на ее груди. Он сделал это открытие, когда стащил с нее сначала блузку, а потом и бюстгальтер. Это произошло под вечер в субботу; дождь колотил по стеклу, а Стиву казалось, что он бил не по окнам, а по его сердцу. Оба они были словно в горячке. И случилось это в ее комнате, в доме, неподалеку от дома Кареллы... Родители ее, помнится, уехали не то что-то покупать, не то что-то продавать, а возможно, еще куда-нибудь. Самое замечательное состояло в том, что они отбыли почти на целый день.
— Их не будет до четырех или даже до пяти, — сказала Марджи. — Возникни предо мной из дождя, Стив.
Последняя фраза, — Стив помнил и это, — была заимствована из модной в то время джазовой песенки... А вообще-то Стив заходил к ней, чтобы вместе смотреть комиксы. У Марджи была лучшая коллекция комиксов. Другие девочки и мальчики тоже приходили, иногда даже из отдаленных кварталов, чтобы насладиться комиксами Марджи Кэннон. Ее родители поощряли такое общение, считая, что это лучший способ накопления светского опыта. Но они ни за что на свете не оставили бы свою любимую юную дочурку в когтях ненасытного безумного зверя, именуемого «Похотливый Стивен», и, уж во всяком случае, не в такой ненастный августовский день, когда вокруг вспыхивали молнии и гремел гром, а это, ясно же, довело кровь молодых людей до точки кипения.
Один с Марджи Кэннон в гостиной ее дома. Без родителей! Дождь хлестал по окнам как сумасшедший. Их головы трогательно соприкасались. Над книжкой с комиксами. Его рука на диване, позади Марджи. Она держала книжку правой рукой, а Стив — левой. И вот их головы почти соединились. Внезапно он ощутил прикосновение ее волос к своей щеке. Длинная светлая шелковистая прядь ласкала щеку. Сидящая рядом зеленоглазая, вся в веснушках, ирландка Марджи Кэннон гладила его щеку своими локонами. Он почувствовал неудержимое восстание в брюках.
Сегодня он не смог бы вспомнить, какой именно комикс лежал тогда перед ними. Кажется, что-то о «легавых» и суперпреступниках. Нет, он не помнит. Зато запомнил, в чем была Марджи. Это он хорошо помнит до сих пор: на ней была короткая выцветшая джинсовая юбка и белая блузочка с рукавами и пуговичками на груди. Веснушчатое хорошенькое личико, тонкие руки, тоже с веснушками. Словом, вся
Это произвело такой эффект, словно ослепительный свет вдруг хлынул на страницы книжки. Не решаясь посмотреть ей в глаза, он сосредоточил все свое внимание на сверкающих строчках; они как бы ожили и заиграли основными красками; красное, синее и желтое теперь было рельефно очерчено невыносимым черным. Стив попытался сфокусировать взгляд на фигурах, застывших в ненатуральных позах, и на кричащих, неожиданно ненормально увеличенных подрисуночных подписях: «ПОУ», «БАММ», «БЭНГ» и «УХХ».
Они прыгали по страницам, словно печатно повторяя ритм биения его сердца — «ПОУ», «БАММ», «БЭНГ», и ужасающее восстание в брюках — «УХХ»!..
Они посмотрели друг на друга, их носы встретились, а потом губы слились в поцелуе.
И, Боже милостивый, он целовал сладкую Марджи Кэннон, а она становилась все податливее, когда он ее обнимал. А комиксы, все еще издававшие чудовищно глупые и тупые звуки, все эти «БАММы» и «БЭНГи», свалились с ее колен на пол, прошептав последнее «УХХ», а молния и гром, громы и молнии неистовствовали за окном, сверкая и грохоча, и дождь нескончаемо шлепал по лужам на тротуаре вокруг дома Марджи. Сколько времени они целовались, Карелла, хоть убейте, не смог бы сейчас припомнить. Никогда и больше никого в жизни он не целовал так горячо и нежно, так неумело и долго; он прижимал Марджи к себе, к своему сердцу; их губы составляли одно целое, но не просто слились, а к этому примешивались все юношеские потайные вожделения; и пылкое необузданное влечение выражало всю страсть и порыв юности; оно взрезало небеса бело-голубыми вспышками, а небо отвечало на это черно-голубыми взрывами.
Его рука нечаянно наткнулась на пуговички блузки. Он неуклюже попытался их расстегнуть, причем левой рукой, хотя не был левшой! Как долго он возится, Боже. Только бы она не передумала, только бы не передумала... Вдруг испугается, а он еще даже с одной верхней пуговичкой не справился. Оба тяжело и громко дышали, сердца отчаянно колотились, а он все еще безуспешно пытался расстегнуть пуговицы. Наконец она трясущимися руками помогла ему справиться с верхней, а потом следующая пуговица расстегнулась сама собой, как будто по волшебству или даже чудотворным образом, а там — одна за другой... И вот, о Бог мой, в расстегнутой блузке он увидел бюстгальтер, она носила белый бюстгальтер...
Гром и молния...
Он, мысленно вознеся хвалу Господу Богу, потрогал этот бюстгальтер, при этом его руки дрожали. Он, обезумев, не верил в свое счастье. Да и вообще не был уверен в себе, потому что, только мечтая проделать что-либо подобное с какой-нибудь девушкой, в частности с Марджи, он не думал, что это ему удастся...
Но вот он сделал это, спасибо, Иисусе; во всяком случае, он старался это сделать, но теперь не был уверен, должен ли засунуть туда руку или только спустить бретельки. А может, следует вообще сорвать эту проклятущую штуку, но — как? Кажется, они бывают скреплены на спине. Кажется или действительно так? Он ломал над этим голову часа полтора, впрочем, возможно, это ему только казалось. На самом деле и полутора минут не прошло, как Марджи выскользнула из его объятий с лукавой, стыдливо-застенчивой улыбкой, а потом завела руки за спину, причем он снова увидел, что у нее на груди тоже есть веснушки, и не только вверху, а на обоих полушариях. Он увидел это, когда она сама расцепила застежку и груди вывалились из бюстгальтера. А дождь потоком стекал по крыше и стучал по окнам, а он — Боже всемилостивый! — держал это сокровище в своих руках, он трогал и тискал сладкие голые груди Марджи Кэннон.