Вдруг выпал снег. Год любви
Шрифт:
— Можно было обойтись и без газеты, — заскромничал Игнатов. — Но коль написал, спасибо…
— Свои люди, сочтемся…
— Меня в госпиталь отправляют, — сказал Слава.
— Мы знаем, — кивнул Сурен. — Лейтенант Березкин по этому случаю и отпустил нас сюда.
— Он неплохой парень. — Глаза у Игнатова стали грустными.
— Великолепно сказано, — громко подтвердил Истру. И ребята засмеялись.
В палате было тепло и чисто. Но это была больничная палата. И в ней пахло лекарствами. А Слава сидел перевязанный, небритый. И хотя день за окнами гулял солнечный, лицо Славино оставалось каким-то серым, словно
Сурен сидел на койке, обхватив колени ладонями, чуть раскачиваясь. Сказал мечтательно:
— Полежал бы я в этой комнатке недельки две с легким простудным заболеванием…
Истру вспомнил:
— Березкин обмолвился, что, возможно, тебе дадут краткосрочный отпуск на родину.
— Было бы неплохо.
— Здорово прихватило? — спросил Истру.
— Да нет, самую малость, — ответил Слава, но без уверенности в голосе.
— До свадьбы заживет… — успокоил Истру.
Марина приоткрыла дверь. Улыбнулась.
— Вам надо собираться, Игнатов. Машина уходит через полчаса.
— Хорошо, Марина.
Дверь снова закрылась.
— Ну мы пойдем, — сказал Истру.
Ребята встали. Слава засмущался. Нарочито почесал затылок. Шаркнул разношенными шлепанцами по крашеному полу. Нагнулся над тумбочкой. Вздохнул, протянул Истру конверт.
— Передай Лиле. Скажи, я очень жалею, что не могу участвовать в новогоднем вечере. Жаль, конечно…
— Ерунда, — убежденно ответил Мишка. — Все новогодние вечера еще впереди.
— Быстрее выздоравливай. И возвращайся, — пожелал Сурен.
— Как собираешься встретить Новый год? — спросил Игоря Василий Дмитриевич Кутузов.
— В кругу семьи! — Игорь отодвинул рукопись статьи, называющейся «Сплоченность экипажа», откинулся на спинку стула.
В кабинете было еще два стола, но коллеги Игоря отсутствовали.
Василий Дмитриевич несколько опешил. Потом улыбнулся. Сказал почему-то вполголоса:
— Милый мой… Мы-то думаем, наш майор холостой, неженатый. А он обзавелся семьей. И скрыл такое дело от коллектива.
— Нет… Вы меня не так поняли, ко мне мама в гости приехала.
— Мама — это хорошо, — задумчиво сказал Кутузов, присел на угол стола. — Большое счастье иметь маму.
— Да… А вообще — счастье… Вот вы писатель, что вы о нем думаете?
— Счастье — неоднозначное понятие. Оно как горизонт. Помните, у Михаила Светлова… Горизонт мой… Я ищу твой след, я ловлю обманчивый изгиб. Может быть, тебя и вовсе нет?
— Вовсе нет? А что есть?
— Стремление. Движение духа, мысли. А то, что мы называем счастьем, возможно, лишь стрелка компаса.
— Стрелка может и ошибиться…
— Нет, нет, — возразил Кутузов. — Будем считать, что компас исправный. И стрелка точно определяет, где север, а где юг… Здесь есть особый момент. В обыденной жизни, в текучке мы нередко совмещаем понятие «хорошо» и понятие «счастье»… Хорошо человеку может быть от сытой еды, от собственной машины, от близости с красивой женщиной… Но при чем тут счастье?
— А любовь? Компонент счастья?
— Она может быть и самим счастьем, и компонентом счастья, и несчастьем… Я этим летом приехал в свою родную Прохоровку… Туристы там, экскурсоводы. Интересно им… А я увидел овраг, поросший полынью.
— Да, — согласился Игорь. — Любовь к земле, к матери, к детям… Это понятно. Но, скажем, вот вы любите женщину. И знаете, что ее любит близкий вам человек. Как нужно поступить в таком случае?
— Общего ответа на этот вопрос нет, — сказал Василий Дмитриевич. — Но я бы лично поступил по совести…
Капитан Сосновский сказал:
— Понимаете, рядовой Истру, все это, конечно, смешно… однако в вашем рассказе есть все-таки и критика. Ну конечно, какой-то там колхозный самодеятельный кинорежиссер… Но ведь у нас в стране много очень серьезных и талантливых профессиональных кинорежиссеров. И они могут воспринять критику или намек, я и не знаю, как здесь сказать правильно… Но эти люди могут воспринять намек в адрес своей профессии… обобщенно…
— Обобщенно? — У Истру дернулся кадык.
— Да, — сказал Сосновский. — Я считаю, что вы моя недоработка… Вы человек способный… Я найду вам применение, вернее, применение вашим талантам в нашем клубе. Я хочу создать народный армейский театр. Мы поставим пьесу. Мы поставим пьесу Шекспира… Подумаем, какую…
— Это хорошо, — печально согласился Истру. — Шекспир был и останется Шекспиром.
— Спасибо, — сказал Сосновский. — Я всегда любил общаться с умными некапризными людьми.
Мишка Истру расстроился. Однако он не ушел в зрительный зал. Он остался за кулисами. Да, его номер отменили. Он показался Сосновскому очень уж критическим, способным подорвать боевую мощь если не полка, то всего нашего кинематографа в целом. Но Мишка оставался тем не менее членом коллектива художественной самодеятельности. Мишка имел право находиться за кулисами.
Лиля пела под фортепьяно. Ей аккомпанировал один из новых офицеров. Старший лейтенант. Бледный, с тонким лицом и тонкими пальцами. Больше ничего о нем Мишка сказать не мог.
Лилю вызывали на «бис». У нее не то чтобы был сильный голос… скорее приятный. Держалась она на сцене непринужденно, с микрофоном обращалась как заправская певица.
Мишка ждал ее за кулисами. Вернее, караулил. Он понимал, что Лилю сейчас окружат разные люди и поговорить с ней будет непросто. Тем более письмо Славки… Не мог же он вручить ей письмо при всех, словно букет цветов… Это могли неправильно понять. Да и сама Лиля могла оказаться в неловком положении.
Наконец аплодисменты начали утихать. Ведущий вышел на сцену. Лиля же, наоборот, вернулась за кулисы. Она была в мини-юбке из коричневой замши, в свитере. Рядом с ней очутился тот самый бледный старший лейтенант. И четыре девчонки из танцевальной группы.
Девчонки были откровенной удачей. Они несли обыкновенные поздравительные банальности. Лиля кивала, улыбалась. Но по взглядам, которые она бросала на старшего лейтенанта, Мишка понял, что она хочет услышать его мнение.
Мишка решил: нельзя терять ни секунды. Бесцеремонно потеснив лопочущих девчонок, он оказался перед Лилей и единым духом выпалил: