Вечер медведя
Шрифт:
Покачав головой, он отбросил сожаления в сторону и сосредоточился на музыке.
Эмма закончила одну песню и перешла к гимну Матери. Люди вокруг таверны, казалось, едва дышали, когда дух Богини замерцал в воздухе.
Когда песня закончилась, Эмма откинулась на спинку стула, успокаивая слушателей медленными переборами на гитаре и мягким напевом. Наконец, она заговорила:
— Спасибо за внимание. Пусть материнская любовь всегда освещает ваш путь, пока вы не вернетесь домой в целости и сохранности.
Когда зал наполнился аплодисментами, ее торжественное
— Спасибо.
Несколько человек подошли к ней поговорить. Собралось еще больше. Глаза Эммы расширились, и она откинулась на спинку стула.
Райдер сказал, что медведица прожила в одиночестве три года. Три гребаных года. Таверна, заполненная людьми, должно быть, ошеломляет.
Бен встал у нее за спиной. Перекрывая шум, он тихо сказал:
— Отличная работа, бард. — Положив руки ей на плечи, он зарычал так громко, что близстоящие люди — даже нелюди — сделали шаг назад.
Лучше.
— Бен, — упрекнула она, оглядываясь через плечо.
Он сжал ее плечи и почувствовал, как ее напряжение ослабло, а затем с удовольствием погладил только что окрепшие мышцы. Она быстро поправлялась, набирала вес и мышечную массу. Погода прошлой зимой была холоднее, чем обычно, и она упомянула, что впадала в спячку в самые худшие месяцы. Впадала в спячку. Клянусь Богом. Даже его отец — параноик никогда не впадал в спячку. Оборотни редко это делали. Самки — никогда.
Изоляция Эммы, по какой бы то ни было причине, осталась в прошлом. Она выглядела счастливой, что удовлетворяло его защитные инстинкты, и ее изгибы округлялись, что привлекало другие стороны его натуры. У нее было прекрасное тело, к которому он жаждал прикоснуться. С каждым днем росла потребность исследовать ее мягкость, ее изгибы, ее запах.
Она все чаще позволяла ему прикасаться к себе.
Ему действительно не следовало прикасаться к ней таким образом, чтобы заявить на нее права перед кланом — молоденькая и невинная, она, вероятно, думала, что он просто проявляет дружелюбие, — но мужчины в зале обратили на это внимание.
Хорошо.
Пока она отвечала на вопросы, Калум пробирался сквозь толпу с бокалом красного вина в руках. Передав ей бокал, он опустился на корточки — неожиданная любезность со стороны Козантира.
— Отличный вечер, бард, — тихо сказал Калум. — Мне понравился ваш выбор. «Месть волка» всегда была одной из моих любимых.
Когда Эмма улыбнулась от удовольствия, Бен сказал:
— Да, мелодия была хорошей. Я тоже люблю истории Ронвены.
— Истории Ронвены были моими любимыми, когда я была маленькой. — Она нахмурилась, глядя на темное вино в бокале. — Но эти истории, возможно, слишком оптимистичны. Учить наших детенышей тому, что мир справедлив, может оказаться ошибочным суждением.
Очевидно, она усвоила, что мир несправедлив, и, судя по печали в ее голосе, урок оказался болезненным. Что, черт возьми, с ней случилось? Очевидно,
— Оптимистично? Если вы рассматриваете только один момент времени, пессимизм может быть оправдан, в зависимости от этого момента, — сказал Калум. — Однако я не рассматриваю события как сбалансированные по набору шкал в один конкретный момент. Наша жизнь течет, как река через горный хребет, то шумно несущаяся, то тихо. Разлив по берегам за один сезон, едва заметный ручеек во время засухи. И в конце концов каждая капля воды возвращается в океан, который дал ей жизнь.
Он похлопал ее по здоровой ноге. — Существует равновесие. Однако во время бушующего весеннего паводка трудно вспомнить, как спокойно листья будут плыть по неторопливому течению.
Ее улыбка была грустной.
— Это правда.
Калум встал.
— Я попрошу кого — нибудь отвезти вас домой, когда вы будете готовы.
— Я…
— Я отвезу ее домой, — сказал Бен.
— Нет, Бен, — возразила она. — Я могу сама.
Проигнорировав ее протест, Калум склонил голову перед Беном в знак признательности и зашагал обратно к бару.
Еще полчаса Эмма отвечала на вопросы об истории песен и рассказов.
Когда Бен увидел, как поникли ее плечи, он перебил ее:
— Время вышло. Я забираю Эмму домой. — Когда люди разошлись, он забрал бокал у нее из рук, поставил тот на стол и поднял ее на ноги. Черт, она так хорошо ощущалась в его руках.
Он посмотрел вниз, в испуганные глаза.
— Что? — спросил он. Он причинил ей боль?
— Я всегда удивляюсь тому, какой ты сильный, — сказала она. — Я такая большая. И тяжелая.
— Вряд ли. Тебе нужно больше есть. Ты все еще слишком худая и… — Он замолчал. Клянусь Богом, он был груб. Однако выражение ее лица выражало только восторг, а не огорчение.
— Ты хорошо поработала сегодня, — пробормотал он и обнял ее. Даже когда он усилил хватку, почти ожидая сопротивления, он наслаждался тем, как ее полные, мягкие груди прижимались к его груди, а не к животу, как у более низких женщин. Она была идеального роста.
Она не произнесла ни слова, но румянец на ее щеках стал еще ярче. Ее запах изменился, превратившись не в вызванную луной потребность, а в еще более привлекательный аромат, несущий в себе первый намек на возбуждение.
Что ж. Он опустил голову, давая ей время отступить, и завладел ее губами. Мягкими и отзывчивыми.
Ее руки сомкнулись на его бицепсах, и ее сотрясла дрожь. Ее рот открылся под его напором, открывая ему доступ.
В центре таверны или нет, ему было плевать. Он притянул ее ближе и исследовал, дразня ее языком, погружаясь глубоко, отступая, чтобы прикусить пухлую нижнюю губу.
Но прежде чем похоть завела его слишком далеко, он отступил. Его член протестующе запульсировал; кровь взревела, требуя, чтобы он завершил спаривание.