Вечер теплый, Вечер талый
Шрифт:
— Ну! — в бок больно толкнули.
— Нет гранаты, — отозвался майор, — нету!
Тахадзе грозно засопел и отполз в сторону, примерясь — как бы добраться до угла дома, где засел запасливый Федоров. У того наверняка сохранилась
Семгин высунулся из-за гусеницы и навел автомат на тени, что крались за танком. Железяку, конечно, не взять, но хоть пехоту пугнуть.
Они рванули вперед. И танк, взревевший движком, и пехота что пряталась за ним. Посыпались как тараканы из щели. Майор сжал цевье автомата, но в голове помутилось, руки стали ватными, непослушными…
«Ты же человек…» — пришли слова из памяти. — «Человек…»
Немцы приближались. Майор уже различал грязные лица, открытые в крике рты. Но не стрелял. Справа ударил ручной пулемет, слева раздались две злые автоматные очереди — это наши били по пехоте противника. А майор не стрелял. Не мог. Палец на спусковом крючке словно окаменел, его сковал холод, страшный, подлый, неземной холод, не дававший майору спустить курок.
«Ты же человек, — крутилось в голове, — человек».
Перед глазами мелькнул окровавленный Михалыч, следом показались странные мохнатые шкуры, все в запекшейся крови. А потом — женское лицо в страшных оспинах темной крови. Разбитые губы черноволосой красавицы
— Майор, — раздалось рядом. — Майор!
Семгин жадно глотнул горький воздух, смешанный с жирной сажей от горелой резины. Руки не слушались. Они не хотели стрелять. Ведь он — человек.
Перед ним стоял капитан-медик. Стоял, словно был жив. Вот только халат в крови, а правый висок разворочен выстрелом в упор. Синие, обескровленные губы военного врача шептали:
— Будь человеком, будь…
И Семгин закричал. Страшно, надрывно стараясь выплеснуть всю свою боль накопившуюся внутри:
— Я человек, черт возьми, человек! Чудовище, сеющее зло во имя смерти! Я создан для того, чтобы убивать других чудовищ, что стоят передо мной! И я буду их убивать, пока не придет кто-то лучше их и меня. Я жду твоего пришествия Лучший! Ты будешь чистым и белым, всеблагим и прощающим. Святым! А я человек, просто человек!
Руки свело судорогой, боль молнией скользнула между пальцев и впилась в ладонь, заставляя истерзанные мышцы кричать. Но рука сжалась. Автомат выплюнул короткую очередь. Потом вторую. Серые тени метнулись назад, отступили, спрятались за грозно рычащее чудовище…
А он все стрелял, потому что не был святым и лучшим. Он был просто человеком.