Вечер в Венеции
Шрифт:
Хорошо бы сейчас оказаться дома. Мама, наверное, сидит у камина и близоруко щурится на огонь.
А в голове у нее уж точно копошится жуть: Карл, а вернее, эта безумная затея и его исчезновение; письма ниоткуда, в которых он так не похож на себя – слишком уж уверен, полон планов на будущее.
…Карл очнулся и снова уставился на стол, старую карту на нем, фотографии, вырезки из газет и остывший чай. Действительность вернулась к нему, и она требовала действий.
Он еще раз взглянул на план виллы, обмотал горло зеленым шерстяным шарфом,
Вечер был хмурый, и Карл долго всматривался в гладь канала в ожидании отблеска огонька водного «трамвая».
Он жил в Венеции почти месяц; странность жизни на воде уже не будоражила его так, как в первую неделю. Тогда он целые дни, а порой и ночи напролет перемещался по городу: то бродил по узким улицам и выгнутым мостикам, то скользил по лабиринту каналов, ослепленный богатством золотистой Венеции. Блеск этого города – Карлу иногда казалось, что и жители его тронуты позолотой, словно дворцы дожей, – опьянял его.
Но, двигаясь по городу, он вместе с тем приближался и к цели своего безумного путешествия.
Причалив на мгновение, катер подхватил Карла и понес его к сердцу Венеции – площади Сан-Марко, вблизи которой и располагалась найденная наконец старинная вилла, хранящая тайну, известную только ей самой, Карлу и, может быть, привидениям.
Уже без внутренней дрожи он приближался к светящимся в темноте окнам. Любовное отчаяние, преследовавшее его последние полгода, и напряжение последнего месяца дошли до предела и превратились в свою противоположность: он был, как говорится, абсолютно спокоен.
В левой части здания, отведенной под одну из квартир, горело лишь крайнее окно.
«Это здесь», – решил Карл.
На кухне Божены пахло айвой, а значит, пахло пражским Рождеством.
Тяжелые, тепло-желтые плоды были спущены со шкафа и царственно разлеглись на столе. Божена нежилась, вдыхая аромат бабушкиного сада, маминого дома.
Так всегда и было. За несколько дней до Рождества она вбегала в родительскую спальню, придвигала к старинному шкафу тяжелый стул, потом столик и вскарабкивалась по ним.
Там, за резной оградкой, рядом с круглой шляпной коробкой светились эти знойные феи, поселившиеся в комнате в сентябре и с тех пор ждавшие своего часа. И только в конце декабря Божене разрешалось вызволить их и в ивовой корзинке перенести на кухню.
Дозревшая айва шла в рождественский пирог, который приходила печь бабушка Тереза, а до того чудесные плоды несколько дней украшали кухню. Больше всех ими любовалась Божена.
Может быть, с тех пор она и полюбила все теплое, светящееся, солнечное и теперь смело соединялось в ее руках тяжелое теплое золото с аскетичным серебром, как айва с декабрем в ее детском сознании.
Божена приготовила опару и поставила ее на верхнюю полку – у потолка скопилось много тепла. Опара росла на глазах, а вместе с ней рос и праздник внутри Божены.
Она задумалась. И вдруг почувствовала, как чья-то теплая рука легла ей
Опара в ее волосах была теплой и вязкой. Поднявшись, она выползла из миски на полку и шлепнулась прямо на Божену, так напугав ее.
Наспех скинув платье и шаль, Божена в одних тапочках помчалась в ванную и захлопнула за собой дверцу душа. Запрокинув голову, она подставила ее под теплые струи и принялась поспешно смывать с волос тесто.
Вдруг зазвонил телефон. Она ждала звонка сестры – и выскочила из ванной, на ходу закутываясь в широкое полотенце.
Чтобы не намочить трубку, Божена включила «громкую связь» и плюхнулась на мягкий ковер рядом с телефоном. В ответ на ее «да?» в спальне раздался знакомый мужской голос. Голос говорил по-итальянски.
– Добрый вечер, это Луиджи… Луиджи Бевилаква, ваш заказчик…
– Да, я слушаю вас… – В трубке повисла тишина. Она казалась Божене неловкой. А еще ей казалось, что Луиджи видит ее, сидящую на ковре. – Ваш перстень еще не готов. Я забыла предупредить вас о том, что работаю долго. Но с этим уже ничего не поделаешь…
– Нет, нет! Я не хотел торопить вас, ни в коем случае. Я лишь… знаете?.. как бы это сказать?.. У меня тут одна мысль… если еще не поздно! Но если уже ничего нельзя менять, я согласен и так.
– Да нет, почему же? Я лишь закончила расчеты и заказала огранщику камень. Так что если вы не собираетесь поменять его – все остальное еще возможно. Вы занесете рисунок или…
– Да я все так вам объясню, на пальцах. Только, понимаете, так получилось… Я сейчас звоню от привратника, да, да, вашего дома, у меня тут была назначена встреча, неподалеку. И я, возвращаясь, подумал… А всю будущую неделю я ужасно занят. Вот я и решил спросить у вас… Может быть, сегодня еще не поздно к вам забежать? На минутку? Я все очень быстро… объясню и уйду, не буду вас беспокоить!
И сама не понимая, что делает, Божена едва слышно, но странно и страстно уронила:
– Да.
И услышала короткие гудки.
Не чувствуя себя, она пошла к двери.
Так, завернутая в небесно-голубое полотенце, широким жгутом стянувшее ее тело, Божена отворила ему дверь.
Он вошел и ничуть не удивился.
Божена увидела глаза, так пронзившие ее тогда, на Сан-Марко. Они ей снились. Не раз она обрывала этот сон, потому что хотела проснуться. Но сейчас… Во всяком случае, просыпаться она не хотела.
В передней был полумрак, за стеклами веранды шелестел дождь. Они стояли друг перед другом.
Луиджи заметил едва различимую дрожь в ее теле.
Он чувствовал, что сейчас может сделать все, что захочет, – Божена открыла ему не только дверь в свою квартиру, но и саму себя. И он желал ее – страстно, сладко, нежно…
Луиджи как-то по-домашнему шутливо извинился, а она, смутившись, встрепенулась и воскликнув: «Ах! Подождите минутку!» – скрылась в ванной.