Вечер в Византии
Шрифт:
В эту минуту вошла мисс Балиссано, и Белинда встала.
— Как видно, мое время кончилось. — Она сказала это таким тоном, словно ее ударили по лицу. Белинда удалилась, и Крейг — впервые за все время — обрадовался приходу мисс Балиссано.
Увидев на столике рукописи и кипу альбомов с фотографиями, мисс Балиссано взяла их и положила на пол, подальше от глаз. В Корее она кое-чему научилась.
Когда Энн вошла, он лежал с градусником во рту. День был пасмурный, время довольно позднее, почти вечер, и в палате было темно.
— О папа, — сказала она и тихо заплакала.
Вошла мисс Балиссано, включила свет, взяла градусник, сделала запись на температурном листке. Она никогда не говорила, какая у него температура.
— Это моя дочь, мисс Балиссано, — сказал Крейг.
— Мы уже знакомы, — угрюмо сказала мисс Балиссано. Впрочем, она всегда была угрюма. Слезы Энн не произвели на нее никакого впечатления. Повозившись немного с подушками, она добавила: — Спокойной ночи. Спите крепко. Не слишком задерживайтесь здесь, мисс. — С тем же суровым видом она повернулась и вышла. Скоро придет ночная сиделка. Ночной сиделкой был молодой пуэрториканец, студент городского колледжа. Он целыми ночами просиживал в углу палаты, читая учебники при свете тщательно затененной лампы. У него была только одна обязанность: вызвать из коридора дежурного врача, если ему покажется, что Крейг умирает. Пока что дежурного врача ему не приходилось вызывать.
— О папа, — опять проговорила Энн дрожащим голосом. — Я не могу видеть тебя в таком положении.
Эгоизм юности, прозвучавший в ее словах, вызвал у него легкую усмешку. Я, я, я.
— Это не по моей вине, нет, папа?
— Конечно, не по твоей.
— Если тебе трудно говорить — не говори.
— Я могу говорить, — раздраженно сказал он. Раздражала его болезнь, а не Энн, но он увидел по ее глазам, что она приняла его тон на свой счет.
— Мы приехали, как только Йен получил от мистера Томаса телеграмму, — сказала Энн. — Мы были в Лондоне.
«Интересно, — подумал Крейг, — у кого Уодли занял деньги на дорогу». Но он не спросил.
— Хорошо, что приехала, — только и сказал он.
— Ты ведь поправишься, да? — с волнением спросила Энн. Лицо у нее было бледное. Плохая путешественница. Крейг вспомнил, что, когда она была девочкой, ему всегда приходилось останавливать машину, потому что ее укачивало. — Конечно, поправлюсь, — сказал он.
— Я вчера разговаривала с доктором Гибсоном — я пошла в больницу сразу же, как мы приехали, только мне сказали, что к тебе еще нельзя, — доктор Гибсон не сказал мне ни «да» ни «нет», когда я спросила его о тебе. Он говорит: «Только время покажет». Ненавижу врачей.
— Он очень хороший врач, — возразил Крейг. Он питал глубокую симпатию к доктору Гибсону — спокойному, деловитому, скромному, надежному человеку. Он просто не любит разыгрывать из себя пророка.
— Но мог же он хотя бы чуточку обнадежить! —
— Видимо, он считает, что это не входит в его обязанности.
— Ты не должен стараться быть стоиком, — сказала Энн. — Йен говорит, что ты стоик. — «Ну вот, уже цитирует своего любовника», подумал Крейг. — Он говорит, что в наше время такое отношение к жизни не приносит пользы.
— Налей мне, родная, стакан воды, — попросил Крейг. С него достаточно было цитат из коллекции мудрых изречений Йена Уодли. Пить ему, в сущности, не хотелось, но Энн была смущена и растерянна, и Крейг надеялся, что, попросив ее об этой маленькой услуге, он, быть может, сумеет пробить брешь в стене отчуждения, разделявшей их. Он заметил, что слово «родная» обрадовало ее. Он отпил немного из стакана.
— А у тебя будут еще посетители, — сказала она. — Завтра приезжает мама и…
— О господи. Как она узнала?
— Я позвонила ей, — ответила Энн с виноватым видом. — Она ужасно расстроилась. Ты не сердишься, что я ей сказала?
— Нет, — солгал он.
— Обычная человечность.
— Согласен, — нетерпеливо сказал Крейг. — Согласен. Обычная человечность.
— И Гейл тоже едет, — сказала Энн.
— Ей тоже ты звонила?
— Да. Я делала лишь то, что считала правильным, папа. Ты на меня не сердишься?
— Нет. — Крейг поставил стакан на столик, обессилено откинулся на подушки, показывая Энн, что устал и хочет быть один.
— Я должна перед тобой извиниться. Когда я писала тебе письмо, то так спешила, что ничего не сказала о твоем сценарии. Не знаю, имеет ли это для тебя какое-нибудь значение, но я от него в восторге и должна была тебе сказать.
— У тебя другое было на уме.
— Конечно, ты вправе иронизировать, — смиренно сказала она. — Во всяком случае, я в восторге. И Йен тоже. Он хотел, чтобы я тебе это сказала.
— Вот и славно.
— Он уже разговаривал с мистером Томасом. Их мнения о сценарии во многом схожи. Они оба уверены в успехе.
— Вот и славно, — повторил Крейг.
— Конечно, мистер Томас обо мне еще ничего не знает. — Она замялась. — Йен боится, что из-за меня ты будешь против него. Я имею в виду, против того, чтобы он работал над сценарием. — Она хотела услышать, что Крейг на это ответит, но тот молчал. — Я сказала Йену, что ты слишком благороден, чтобы становиться ему поперек дороги только из-за того, что… — Она не договорила.
— Я уже не тот благородный человек, что был на прошлой неделе, — сказал Крейг.
— Йену страшно нужна работа, — сказала Энн. — Он говорит, что без нее он не чувствует почвы под ногами. Он был в ужасном положении… Ты ему не откажешь, папа, правда? — Она уже умоляла.
— Нет, не откажу, — сказал он.
— Я так и знала. — Она сказала это тоном маленькой девочки, которой папа обещал веселую загородную прогулку и для которой не существует ни больниц, ни боли, ни крови. — Йен сейчас внизу. Он очень хотел бы прийти сюда и поздороваться. Он ужасно тревожится за тебя. Можно, я позову его? На минутку.